День части праздновался ежегодно в конце октября месяца. В этом году - юбилейном, части исполнялось тридцать лет, в клубе подготовка просто гудела. И вот полный зал народу. Резко выделялись черные бушлаты арсенальцев, офицеры ослепляли галунами парадных мундиров, вобщем, публики более чем... и замполит влез на трибуну. Доклад - непременное коллективное чтиво замполитных измышлений, давал возможность поразмышлять и нам, грешным. Кто хотел - внимательно слушал и размышлял о боевом пути нашего многострадального Глуховского, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого, краснознаменного узла связи ( а как известно связь награждают в последнюю очередь ). Кто же имел другие ориентиры, мог и просто оглядеться и задать себе несколько каверзных вопросов. Например: почему в сибирских лесах и матросы? Да потому, что кто-то решил, что арсеналы должны охранять непременно матросы!? Вот и служим рядом а форма разная, но и срок службы тоже другой. Приедет такой вот "моряк" домой и... А подписку с него о неразглашении взяли... Вот и попробуй наври за целых четыре года...
Или вот почему бы к празднику не выдать по сто граммов "наркомовских"?
Что наша страна бедней стала за последние десятилетия? Перед войной давали, ну, в войну - сам бог велел, но и после войны, в разруху, находили для защитников... Ведь все знают - пьют солдаты на свои три рубля, все пьют! Что, мораль блюдем? Так вот пусть замполит и не пьет, по праздникам особливо, вот это мораль... Ну и так далее.
Закончился доклад, закончилось награждение и присвоение званий. Конечно, выглядело все очень здорово, жаль только не было гражданской молодежи, вот агитация была бы в училище!
Самым же гвоздем программы был конкурс на лучшего. Да, просто на лучшего, кто во что горазд. Много прошло народа на сцене. Приз наш командир объявил знатный - двое суток увольнения. У матросов тоже командир объявил, но уже отпуск на Родину.
Выскочили матросики - шестеро и пошли "кренделять" яблочко. Все как на подбор молодцы, один к одному. Да так все синхронно пляшут! Аж душа стонет... Нет такого в нашей части, не умеем мы и все тут! Покорили одним словом всех.
- Ну, матросики, не видать вам победы над гвардейцами! - вдруг изрек сосед мой и приятель Васька Салимов. - Библиотекаря на выход - заорал во всю мощь и пошел к дверям.
- Чегой-то с ним - спросили сзади.
Я недоуменно пожал плечами.
Минут через двадцать, вобщем, через четыре номера, Васька появился на сцене с книжкою в руках.
- Таракой ваенный салтат и ваенный са свистой на паконе тоша, мая камантира скасала, щива матроса караша пилисала, и пирикасала тоша кансерта телать. Мая ни пилисала никакта, атнака Саит Питровищ Кирлов пасня щитала, мамка квалил, пратка квалил, чичас тавай паслушай мала-мала.
Публика пораскрывала рты, такого говорка ни кто не ждал. Все знали, что Васька - татарин, но и все знали, что он от нас ничем не отличался, а тут...
- Атин рас аллах паслал па плату варонам кусощик принса - продолжал меж тем Васька - варонам тура, залес на виркатура, ситит сапака на сущка и клюваит свая нака. Лисис пишит. Тута пишит, апратна пишит, квастом икраит. Патпикаит: страсите – каварит - таракой варон пашалиста!
Варон пирет пиринса нака, клатет щющка и атвищаит:
- Мараль сакател, та? Крен типе, кощишь пиринса ашарга, ити рапотай, сволащь!
Зал взорвался громом хохота и аплодисментов. Все это было настолько неожиданно, что произвело феноменальный успех. Васька же перевернул страницу и продолжал:
- Атин касяин тиршал повар. Кот Басика патиконька мяса таскай-таскай,
касяин повар Банька матирком-словам насывай и сапсим праканяй. Пазвал казяин повар Мустафа. Рапотай – каварит - танька платить стану, кушать как я путишь... Мустафа кукня пиришел, мясу решит. Кот Басика кусощик кватай, мала-мала таскай и на Мустафа смотрит. Тумаит как Банька акитировать станит. Мустафа паклитела и каварит:
- Басика, твая мясу кушала? Как азу телать путим? Мясы нету, казяин кушать чиво станит?
Пирет Мустафа кот Басика за шкирка, решит иво атин яищка, азу казяину телаит. Басика арет-арет, а все прапильна, казяина кушать ната.
Мнока атнака биремя прашел, гот - тири мошит, Мустафа апять азу телаит.
Ма-а-а-алинькая мяса втрук на пол патаит... Басика ка-а-ак пиригнит! Ка-а-ак мясу скватит! Ка-а-а-ак апратна пирикнит! Ка-а-ак на места палашит! Ситит, паслетний яищка ли-и-ишит....
Канишна, есть марал в этат скаска. Самая карошая метат васпитания ни русская слова-матирка, нет, вастощный мутрасть!
Гром хохота в зале заглушил последние Васькины слова. Настолько неожиданна была манера исполнения, оборот мысли, исполнение прямо с листа, что восторгу солдатскому не было предела. Командир части вытирал глаза платком. Его приятель - командир матросов сидел, опустив голову к коленям, обхватив живот руками, плечи его сотрясали конвульсии. Васька заметил это и продолжал:
- Ана канешна мнока кароший пасиня написала Саит Питровищ, ана шисня снала! Кито кута катить далшна, напиример. Канишна, камантира матросика на мая в кости ни пириитет, ана пайтет наша камантира, так и ната!
А вот как лисис на шуравель косити катила:Каварит лисис шуравель, пайтем на твая косити, кушать путим, пипивать путииим... Шуравель каварит: типе ната што-ли? Прикати таракой. Лисис пирикотит... Пипивать сапрался! Шурапель на купшин каша палашил, сама длинный клюв сасуник - кушаит, патом каварит: чива, лисис? Пкусна, та? Так и пакушали патиконька.
Лисис итет тамой, слой как шайтан, ну, каварит, сволащь, пирикати на мая косити, пипивать путим! Шурапель канишна какатал-какатал а косити пиришел.
Та, пиришел! Лисис пирет каша вку-у-усный, билюдищка машит, тонинька машииит, масла клатет мала-мала, исыком ли-и-ишит ситит! Ли-и-ишит. Шурапель сматрел-сматрел, тавай клювать. Как заклюваит, как билюдищка клювам талпанет - талпанет, весь маска стрисла! Щитыри сернышка склювала, сапсим пашка плока стала.
Нимаку - каварит - такая трянь кушать, нипкусна! А лисис лишит та прикавариваит: нищива таракой, нищива, маска тристи путишь, ум тапавлять путишь, сапутишь патла, как пкусный каша купшин пирятать!
Марал пасиня толшин быть? Путит! Сапливый та? Тинька нету, та? Никати камантира косити, свая пратка - салтата кати. На атин палущка атин путилка, нината щушой купшин своя морта сувать.
Очередной взрыв хохота потряс солдатский клуб. Хохотали все, кто даже в детстве не улыбался. Первые ряды бросились качать Ваську. Судя по реакции командира, приз Васька выиграл. Но с той поры солдаты в наказание-ли, в благодарность - ли, стали называть его Басика.
Занятия по медицинской подготовке проводил старшина сверхсрочной
службы Вологотин. Почему-то этот вологодский мужик не пришелся нам "ко двору". Он по-деревенски окал, был такой нескладный, подчеркнуто-официальный. Говорили, что у него пять нашивок за ранения, он фронтовик... Но у нас были другие запросы. В соседней роте занятия проводила симпатичная медичка, и мы ждали ее, как светлого пятна в серо-зеленой солдатской жизни. Но судьба, в лице командования, распорядилась иначе. Мы упорно не желали осваивать технику бинтов и лангеток, а старшина медленной "сапой" вбивал в наши головы науку писаную кровью. Когда он, не выдержав, сам перебинтовал голову командиру отделения, до некоторых стало доходить...
- А ничего старшина-то, секет в деле затыкания дыр на теле - оценил мой товарищ курганец Толя.
- Да ну его, дубоголового, дурак - он и в Африке дурак - вяло отозвался я.
- Становись! - гаркнул старшина над самым ухом, я даже пригнулся от неожиданности.
Построились.
- На первый - второй рассчитайсь! Первые номера - раненые, вторые - зачет за неделю, кто не уложится в нормативы, продолжим в личное время.
И пошло: ранение локтя - есть! Ранение головы - есть! Ранение бедра - есть! Очередь дошла до меня.
- Сколько тебе годков, гвардеец?
- Двадцать, товарищ гвардии старшина.
- Да, в двадцать у меня уже оба копыта прострелены были... Конечно, ты образованный, умный, не то, что я - дурак. Но одно я тебе скажу, лет через двадцать сыну расскажешь, кто дураком был сегодня. Ранение правой половины левой ягодицы.
- Есть! Старшина, так это же...
- Вот в это самое твоего товарища и ранило, выполняйте!
Знаете-ли вы, что такое забинтовать правую половину левой ягодицы? Смешно? А вы попробуйте! Представьте себе весенний день, яркое солнышко, кое-где еще и снежок лежит. Тепло, но не настолько чтобы лежать на тренажной скамье среди гарнизона с голой задницей. И не просто лежать, а терпеть, что кто-то возится, сопит над этой твоей задницей, постоянно перекладывая с места на место все твое мужицкое хозяйство. А бинты не закрепляются, вся повязка слазит, вот уже и гимнастерка задрана до плеч, и штаны спущены до колен...
Все ребята давно курят и смотрят на этот бесплатный театр... Советуют... Ну что могут посоветовать сто двадцать человек солдат, мающиеся бездельем, да еще наперебой! А потом нужно сматывать бинты. Конечно, забинтовал кисть - разбинтовал кисть, одна - две катушки бинта, а на задницу-то их надо ровно тринадцать штук! Вобщем не сдал я зачет старшине...
Личного времени у солдата в учебном подразделении всего-то полтора часа, вечером. Ну а у того, кто не способен освоить какую-то часть военной науки, это время уходит на дополнительные занятия. Пришел-таки старшина в казарму вечером, не забыл...
- Ну, что, гвардеец, сам найдешь напарника, али подмогнуть?
- Да уж, наверное, вам лучше, товарищ гвардии старшина.
- Кто добровольно подставит правую половину левой ягодицы и поможет товарищу сдать зачет!?! - заорал старшина на всю казарму.
Шарахнулись все от нас, как от чумы. Ну кому же светило все свободное время на посмешище роте пролежать с голой задницей. Однако старшина знал солдатскую науку всю, до тонкости, изучил ее, что называется, собственным горбом. После третьего окрика, когда все попрятались, кто как мог, он вежливо пригласил меня и пошел выбирать жертву. Под общий хохот и издевки, через полтора часа мучений, зачет я сдал, но это было только начало...
С той поры и повелось... То правая половина левой, то левая половина правой. В паре со мною никто уже не стоял, при выполнении команды: в две шеренги становись, напротив меня в строю зияла позорная дыра. Но старшина осуществлял свое обещание методично и грамотно. За два с половиной месяца
я перебинтовал каждую задницу во взводе, я один только знал у кого из ребят какая задница и какой величины все то, что болтается, потому, что для выполнения хорошей повязки, это самое хозяйство нужно отодвинуть тыльной стороной руки восемнадцать раз и ладонью - двадцать один! Меня звали всякими обидными кличками, но остановились все-таки на одной: "Левая половина..."
Через два месяца курс медподготовки закончился. Мы стояли в строю и ждали экзамена. Принимал наши познания сам начальник госпиталя подполковник Иомдин. С ним были две незнакомые женщины, наверное, тоже медики. Все поглядывали на меня и ждали заключительного аккорда.
- Гвардии рядовой Кожемякин - прочитал сержант в зачетном листе...
- Я! - бодро ответил я по уставу.
- Товарищ подполковник - вдруг сказал старшина - это мой любимчик, выполняет любую повязку идеально, не стоит время терять. Предлагаю объявить благодарность и поставить зачет отлично.
Подполковник улыбнулся:
- Никак вы старшина не можете без любимчиков, что ж, ваш авторитет для меня - закон. Следующий!
Сегодня, когда пришло время написать об этом мудром человеке, минуло тридцать два года. Я выполнил пожелание старшины и рассказал сыну, как назвал дураком человека прошедшего фронт и имевшего пять ранений. И еще... За эти годы мне, слава богу, не пришлось применить свои познания в деле наложения повязок, но если когда-нибудь судьба подбросит возможность забинтовать правую половину левой или левую половину правой... Это будет шедевр!
Заканчивалась полугодовая проверка боеспособности нашего подразделения. Служить мне довелось в одном из узлов связи Сибирского военного округа. Проверку проводили два майора, которых мы, служащие третьего года, знали в лицо и по характеру. Они приезжали на узел связи раз в полгода. Сначала делали несколько "взрывов" на элементах узла (это когда меня вон и заходит с бокорезами он) После этих импровизированных "взрывов" приходилось часами искать неисправности. Надобно отметить, что технику майоры знали отлично, и где напакостить тоже разбирались. Но с этим мы всегда справлялись прекрасно. Затем были проверки у офицеров. Потом снова приходили к нам, как правило, ночью и просто закрывали на замок один за другим элементы. Так вот закроют ЗАС - закрытую автосвязь и старайся, передавай информацию с ручной расшифровкой. Обычно все потуги майоров сбить нас с устойчивой связи кончались полной неудачей. Последний штрих, как они называли, проверка строевой и огневой подготовки. Строевую сдавали ребята из второго взвода, а нам всегда доставалась огневая.
Вот и на этот раз прямо к плацу подкатил "газик" командира части. Вышел наш Алексей Самойлович и подчеркнуто громко объявил:
- Желающие сдать стрельбу московской проверке два шага вперед.
Конечно, мы четверо и шагнули. Попробовал бы еще кто-нибудь.
Стреляли мы лучше всех в дивизии. Но не нужно, наверное, хорошо стрелять при нашей службе, потому нас и не учили, как следует. Однако Толя был охотником-промысловиком, я - охотник с детства "по призванию", Витя Анашкин - охотник из курганских степей, гусятник, как он сам себя называл,
ну и Коля Шаров - перворазрядник по пулевой стрельбе. Конечно, и нас майоры знали в лицо и по характеру, но видно и командир наш обладал незаурядными дипломатическими способностями.
Как и в прошлый раз, приехали на стрельбище, вышли на огневой рубеж.
- Что, Анатолий Ефимыч, - спросил майор Толю - ты еще не забыл свой коронный номер? Порадуй, долго не доводилось видеть.
Толя надел противогаз, сделал несколько шагов вперед. Его коронным
номером была стрельба в противогазе сходу, одиночными. Причем нужно было выдержать всего-то два условия: стрелять, не останавливаясь и попадать только в голову ростовой мишени на расстоянии в двести метров. Когда майоры впервые увидели этот трюк, они просто не поверили. Пошли, сами поставили новые мишени, заставили стрелять снова, но Толя был постоянен в результатах, как бог. Конечно, при таких знакомствах и командиру было хорошо и нам приятно. Толя зашагал по стрельбищу, на пульте подняли все шесть мишеней и, Толя начал стрелять. Так - так - так - так - мишени... стояли!? Стояли как приклеенные, будто это и не он стрелял! Толя остановился, снял противогаз, осмотрел автомат и снова выстрелил навскидку... Мишени стояли.
- Эй, на пульте, что там у вас? - крикнул командир.
Мишени все разом упали и снова поднялись.
- Контакт нормальный, сигнал срабатывает, товарищ гвардии подполковник - ответили с пульта управления.
Толя сделал еще один выстрел, но, уже тщательно прицелившись - мишени стояли... Командир быстро подошел к Толе, взял у него автомат, Дал
длинную очередь - на середине стрельбище взметнулась пыль.
- Шаров! - рявкнул Алексей Самойлович - первый раз за три года службы я слышал как он повысил голос - дай твой автомат!
Снова очередь и снова чуть дальше, на поле - пыль.
- Разрядить оружие - приказал командир - марш в машину!
Потом он долго говорил о чем-то с майорами, уговаривал, просил настойчиво и, нам показалось, даже униженно. Мы сидели в машине и молчали. Стыдно было за конфуз, более того, мы ничего не могли понять.
"Газик" летел до расположения части как стрела, Развернулись прямо на плацу.
- Старшину ко мне! - гаркнул командир дежурному, не выходя из машины.
Майоры сидели сзади и подхихикивали. Прибежал запыхавшийся старшина.
- Товарищ гвардии подпол...
- Кто чистил оружие перед проверкой? - тихо спросил командир.
- Так, молодежь, значит, чистила, все работали на СЭС, как положено...
- Ты... Ну ладно, я потом тебе скажу, кто ты есть, а сейчас послушай, что ты наделал. Ты зачеркнул всю отлично пройденную проверку, Ты вместо пятерки организовал мне конфуз на весь округ. Чтобы через десять минут все оружие лежало в машинах и ящик с боеприпасами тоже. - Он говорил все тише и тише, старшина, чтобы слышать, подходил все ближе и ближе - обед, вот для них, для четверых, свезешь на стрельбище лично сам. Скажи старшему лейтенанту Шибанову, чтобы отправлялся вместе с ними, с целью произвести пристрелку всего табельного оружия части заново. На все отпускаю двадцать четыре часа. Пристрелочную оптику возьмите в мастерской - закончил он совсем каким-то змеиным шепотом.
Старшина стоял, нагнувшись к командиру, рука поднятая к виску дрожала и "ел глазами начальство".
- Марш выполнять, собачий сын!!! - вдруг во всю зычь командирского голоса рявкнул Алексей Самойлович.
Старшина аж подпрыгнул и взял с места такой крупной рысью, что мы выпучили глаза, затем опомнился, понял, что дерганул в другую сторону, круто развернулся и промчался мимо "газика", только подковки на хромачах засверкали. Майоры грохнули громким хохотом, мы за ними. Командир зыркнул на нас глазом так, что, казалось, смех залетел обратно в горло каждому...
Майор посмотрел на часы. Сидели мы в машине все десять минут, пока старшина разворачивался в казарме. Мимо сержант вел молодых солдат из нашей роты. Командир приказал остановить строй и подозвал к себе одного из "салаг":
- Расскажи, сынок, как старшина заставил вас автоматы чистить - ласковым голосом вопросил он.
Молодой потупил глаза и молчал.
- Да я же не знаю и не спрашиваю твоей фамилии, так что не бойся, ничего тебе не будет - успокоил командир.
- Ну, это... Построил он нас и говорит - найду грязину - будет наряд в туалет, две грязины найду - два наряда будет, ну вот и чистили.
- Дальше, дальше - подбадривал подполковник.
- А чего дальше, не нашел старшина никакой грязины ни в одном автомате.
- А под мушками смотрел?
- Нет, он не смотрел, но мы все равно и там прочистили.
- Пойди в строй, воин - устало сказал командир, а майоры снова разразились смехом.
Ровно через десять минут примчался старшина и резво доложил, что приказание выполнено.
- Поедете и сделаете все, как надо - обернулся к нам подполковник - приеду через сутки - проверю.
Пересели мы в кузов "ЗИЛа" и поехали обратно на стрельбище. Никогда не доводилось мне столько пострелять из автомата, да, наверное, и не доведется больше.
А пристрелка происходила так: Ставишь рядом оптическую трубу на треноге, делаешь выстрел по мишени с расстояния в сто метров, затем винтишь злополучную мушку, вверх или вниз, смотря по тому, куда ее винтил молодой. И так все двести автоматов. Толя со своим автоматом ковырялся около часа. Мы молчали, знали, что стрелять ему за всю часть одному.
После трех часового бабаханья приехал старшина с обедом.
- Ну как, старшина, кашу сам подполковник солил? - издевательски осведомился Витя.
- Жуй, поганец, а то я тебе посолю сейчас. Скажи спасибо, что стрелять тебе еще много, а то как раз бы фонарь подвесил тебе гвардии старшина на ночь глядя.
Да, лучше было помолчать, старшина еще не остыл.
Как и обещал, командир приехал ровно через сутки. Мы уже часа два спали, когда часовой заметил "газик". Быстро привели себя в порядок, построились.
- Товарищ гвардии подполковник... - во все горло начал докладывать старший лейтенант Шибанов...
- Во, настрелялся, сейчас будет неделю орать - заметил майор.
А мы тоже заметили, что наш командир зря времени не терял - оба майора были изрядно навеселе и настроение у них - отличное.
- Ну что, Анатолий Ефимыч, начинай заново - сказал один из них.
Толя выполнил свое упражнение в лучшем виде, затем отсчитал пятьдесят шагов, положил на камень бутылку, горлышком к себе и стоя прицелился. Выстрел - бутылка осталась лежать. Толя разрядил автомат и сладеньким голосом обратился к майору:
- Пройдите, товарищ майор, полюбопытствуйте... - и пошел с огневого рубежа.
Командир, зная Толю третий год, понял, что это как раз то, чего не хватает. Сам сходил и принес бутылку, подал майору. Дна у бутылки не было!
Замолчали товарищи офицеры, видно достал их гвардеец, умением своим достал до самого...
- Ну что, еще стрелять - спросил Алексей Самойлович.
Майор молча пошел к "газику", налил пол кружки коньяка, протянул Толе, затем, не оглядываясь, ушел, сел в машину и сказал:
- Поехали Самойлыч, свою пятерку ты заработал, вот его руками заработал. А все-таки перевел бы ты его в снайпера, в соседнюю часть. Командующий-то говорил, что о державе надо думать. А ты, понимаешь, закопал тут талантище и рад...
Старшина медленно шел вдоль ряда палаток, оглядывая свои владения.
Он любил эти минуты относительного покоя, когда все двести человек его батареи были пристроены на работу и учебу, наряды исправно несли службу, все было подметено и вымыто. Служба не составляла для него тягости. Командир быстро подметил его хозяйскую жилку и точно определил на место. Не так уж много понадобилось и времени, для наведения потребного старшине порядка в батарее. Сегодня ни кто не шатался по расположению части, в этом-то как раз и был секрет успеха. И вдруг его как током дернуло - кто-то бесцельно брел меж рядов палаток навстречу...
- Кто таков, доложи! - гаркнул старшина.
- Товарищ гвардии старшина, санинструктор Попов прибыл для транспортировки больного в расположение госпиталя - бойко отрапортовал сержант.
- Ну, так транспортируй, чего тут шататься, окурки бросать! - Никак нет, товарищ старшина, не курю, а вот кого забрать - забыл.
- Как забыл? Ты что без документов приехал? Кто же тебе без документов солдата отдаст, дурья твоя башка!
- Так в машине документы, а машину начальник госпиталя забрал, а мне другую дали, пылесос какой-то, та была новая, вот и уехали...
- Кто уехали?
- Документы уехали на новой машине, а я на старой за солдатом приехал. Только вот помню, что фамилия начинается на Коже - Коже, а дальше не помню.
- Ну, вот что, уехали - приехали, уехай-ка ты обратно в госпиталь и приехай с документами, а просто так я тебе никого не отдам.
- Никак нельзя, товарищ гвардии старшина!
- А я говорю - так и будет!
- Так дизентерийную палочку обнаружили у этого Коже - Коже...
- !?
- И приказано его немедленно изолировать, иначе он вас всех тут задизентерит.
У старшины заработали мозги. Враздрай заработали. С одной стороны никогда нельзя принимать решения без документов, с другой же - задизентерит... Это уже ни в какие ворота. Как быть? Доложить по инстанции - диктует устав. А устав штука проверенная, самой жизнью проверенная. Но командир на площадке - около пятидесяти километров, а к которому командиру взвода обратиться, если точно фамилия неизвестна? Ну а как задизентерит, это же на всю дивизию: старшина Филатов допустил случай массового распространения... Срам!
- Пошли - сказал гвардии старшина, еще не приняв решения.
Пришли в палатку, подняли список батареи, стали смотреть. Коже - Коже было несколько: Кожевины - два, Кожин - один. Кожевников - один. Кто? Наверное, Кожин. Да, конечно он. Вчера все уже спали, а он брел, уныло как-то, из туалета, да и вообще, невеселый он в последнее время. Все! Решение старшина принял.
- Забирай Кожина, он, точно - а сам думал: привезет, там разберутся.
Не хватило вот только у обоих младших командиров ума, просто подойти к телефону и позвонить в госпиталь.
Вовка сидел на занятиях и дремал. Служба в последнее время, как говорится, пошла боком. Народу, как всегда, не хватало и приходилось ходить из наряда в наряд. Классным специалистом он еще не был и на боевое дежурство не ходил, а вот всякая грязная чепуха доставалась ему сполна. Спать он хотел хронически. А тут еще ребята из дома написали... Хоть и не вспоминай совсем... Старшина - как привидение, никуда не спрячешься от него. Почему невеселый спрашивает, а чего веселиться, клоун в части не положен, вот и все. А чего положено? Парикмахера и того не положено. Это же только подумать, ни в одной части нет парикмахера, сами себя стригут солдаты. А тут еще эта физика, за десятый класс, он ее дома ненавидел, так еще и в армии зубрить приходится...
- Гвардии рядовой Кожин к старшине! Дежурный по батарее Симонов - гавкнул громкоговоритель в классе.
Лейтенант, читавший электротехнику, посмотрел на него и мотнул головой в сторону дверей. Вовка встал и побрел к выходу.
- Товарищ гвардии старшина, гвардии рядовой... - начал он...
- Значит так, поедешь с санинструктором в город, он тебе все объяснит в дороге - заявил старшина, критически оглядев Вовку со всех сторон.
- Есть, ехать в город - оторопело козырнул Вовка, удивившись привалившему счастью.
Это же нормальных людей увидеть можно! Пусть даже из окна машины.
Но в нормальной же одежде и даже женщин в платьях! Осточертели все эти ремни и портупеи, хоть бы кому сказать просто "здрасьте", без этого дурацкого "прибыл - убыл".
- Поехали, до обеда успеть надо - сказал санинструктор, и они пошли к тому самому пылесосу, который привез санинструктора без документов (лучше бы наоборот).
Через город проскочили слишком быстро, Вовка даже не успел наглядеться на этих счастливчиков - гражданских. К госпиталю подкатили вовремя. Зашли в приемник. Два дюжих "медбрата" моментально "оприходовали" его в изолятор с такой скоростью, словно ждали всю жизнь. Вежливый лейтенантик показал ему койку и назвал больным.
- Какой же это я больной, и куда я вообще попал? - спросил Вовка.
- Здоров ты или болен, это нам лучше знать, а попал ты в изолятор по причине заражения дизентерией - отрапортовал лейтенантик.
- Какая дизентерия, вы чего, в уме? - заволновался Вовка.
- Пройдите на свое место - официально заявил медик, и разговор был окончен.
- Да катитесь вы все, вас не переспоришь - огрызнулся Вовка - придет же врач, разберутся.
- На обед! - донеслось из коридора.
Соседи по палате ели плохо, так что ему досталось добавки и слева и справа - досыта! Главное в наряд не посылали, и он завалился спать. Кто-то приходил, что-то спрашивал, кто-то ставил уколы - Вовка спал! Он отсыпался за все наряды, караулы, кухни и прочие прелести, где положено спать солдату четыре - шесть часов, согласно устава.
Проснулся он под вечер следующего дня. Все хворые слонялись, изнывая от безделья. На тумбочке у Вовки лежала горочка сахару и пара кусков хлеба. Посмотрев на сахар, он удивился - как долго проспал.
- Все мое - недоверчиво спросил у соседа?
- Твое, твое, спишь как сурок, могу еще и свое отдать.
- А ты чего?
- Да несет третий день, свету белому не рад.
- Чего несет - не понял Вовка?
- Ты что, дурак, или приставляешься? Чего в дизентерийном отделении несет? Сам не знаешь? Зачем тогда здесь?
- А черт его знает зачем, привезли и не спросили.
- Ну, вот тебе таблеток две горсти принесли, съешь, тогда и разберешься.
Вовка посмотрел на гору таблеток - почти столько же, сколько и сахару.
- Да если все это срубать, то и правда лечить надо будет - подумал он -
ну, нет, поспать еще туда-сюда, а вот это...
Подполковник Иомдин сидел в своем кабинете и писал отчет. Неприятности преследовали его последнее время. Почему-то потребовали в штаб отчет о профилактических мероприятиях по грызунам, кому он там понадобился? Ни одного случая заболевания связанного с ними не было в части уже несколько лет. Вот палочка выскочила откуда-то, это да. Но ему, фронтовому врачу, давно было известно, что, как приезжает молодое пополнение, так обязательно привезет что-нибудь интересненькое. С палочкой этой он, конечно, справится, даже и в отчет ее включать не будет, подумаешь, страху тоже... Что-то стукнуло по отливу открытого окна. Затем еще... Подполковник встал, подошел к окну. Таблетки падали со второго этажа методично, как по заказу. Он взял фуражку, положил на отлив. Таблетки стали падать в фуражку. Быстро пошел на второй этаж в третью палату.
У окна стоял солдатик и опускал за подоконник таблетку за таблеткой.
Подполковник подошел к нему сзади, но тот так увлечен был своим делом, что не замечал ничего.
- Чем это мы занимаемся? - спросил подполковник и крепко взял солдатика за ухо.
- А-а-а-а! Больно! - завопил тот - отпусти, ударю!
- Я те так ударю, в травматологию надо будет переводить! Что ты тут расшвырялся лекарствами, лечиться не хочешь?
- Так отчего лечиться-то, здоров я как бык.
- Как фамилия?
- Гвардии рядовой Кожин.
- Дежурный, книгу учета больных - приказал подполковник.
Прибежавший дежурный подал книгу и застыл, почуяв недоброе. В книге Кожина не значилось!!!
Произвести проверку! - приказал Иомдин.
Произвели, как положено. Кожина не значилось, Кожевникова не хватало!
И пошла раскрутка в обратную сторону. Через пятнадцать минут все встало на свои места. Чесались у подполковника руки наказать санинструктора, но сам же отобрал у него машину. Воздать должное старшине? Так и тот поступил почти правильно - перестраховаться лучше. Но на всякий случай дал нагоняя всем - для острастки.
Вовка, прилично выспавшийся и отъевшийся, после нескольких неприятных процедур анализов, ехал в часть. Из всей этой истории он один был не в накладе: на его медицинской карточке красовалась жирная красная полоса - год в наряд на кухню не посылать!!! Не положено после изолятора.
На узле связи шла обычная работа, как и каждый день. Кто возился со схемами, кто перебирал ЗИПы, вобщем кто во что. Работы всегда всем хватало. Старший сержант Пыхтин всегда следил, чтобы не было безработных.
- Все зло от безделья - говорил он - сельский механизатор в душе и по призванию - безделье порождает все, от пьянки до преступления.
И был в этом, однако, великий смысл потому, что не случалось у нас ни самоволок, ни пьянок (незапланированных) ничего другого порочащего.
Толя сидел на столбе, привязавшись поясом и прозванивал пару за парой старенького кабеля. Что-то хрипело и потрескивало в нем после обильной росы. На коммутаторе загоралась лампочка и Толя со столба изрекал:
- Пыхтин - балда, как слышите, прибор.
Подключали прибор и Пыхтин обязательно ворчал:
- Ты, басурманин, когда перестанешь, ну можешь ты понять, не положено такое болтать.
- Да кто нас тут слышит на трех метрах проводов? Что это радиостанция что-ли? - защищался великий юморист Толя и все начиналось сначала.
Я сидел у окна и драил какие-то допотопные приборы, обнаруженные в тайниках сержантской кладовки. Ребята собирались поступать в университет и срочно готовили минирадиостанцию вместо шпаргалок, вот и приходилось помогать по скудости ума, чем могу.
Вдруг Толя соскользнул со столба с такой скоростью, что у меня полезли глаза на лоб, затем побежал к нам не снимая когтей!? Да так побежал, словно за ним крокодилы гонятся.
- Пыхтин, что-то с Толей случилось, рвет как стометровку на зачет, но когтей не снимает - сказал я командиру и все собрались у окна.
Через минуту в кроссовую ворвался Толя.
- Пыы-ы-ыхти-и-и-ин, я-а-а-а...
- Ну что ты-ы-ы-ы, говори что-нибудь!
- Я-а-а-а... Полковника козззззлом назвал!!!
- Зачем? - спросили мы разом.
- Да ни зачем, балбесы, па-а-ары перепутал!
- !?
- Ч-ч-ч-чего делать-тоо-о-о Пы-ы-ыхтин? А?
- Ну, говорил же я тебе, не болтай что, попало, дурак! Какой полковник-то?
- Нуси-и-и-инов!
Это был конец! Заместитель командира дивизии по строевой гвардии полковник Нусинов славился крайне свирепым нравом. Солдаты называли его ходячим уставом. Говорили офицеры, что он даже жену на “вы” называет.
Встречаться с ним в расположении части, даже просто так, было наказанием, а тут...
- Ну, чего делать-то? Пы-ы-ы-ыхтин? - скулил потихоньку Толя.
- Сдаваться в плен - отрезал командир - марш все с элемента! Одному умирать легче.
И мы сыпанули по закоулкам узла связи... Кто в аккумуляторную, кто за коммутатор, кто в ЛАЗ. В общем, попрятались, но выглядывали, как тараканы, готовые как удрать так и подслушать. Зацокали в коридоре сапоги... Медленные, уверенные, как перст божий неотвратимые. Полковник вошел в зал КРОССА.
- Товарищ гвардии полковник, личный состав телефонной станции проводит регламентные работы согласно расписания - четко доложил Пыхтин, он немного побледнел и страшно волновался...
- Вы здоровы, товарищ гвардии старший сержант? - осведомился полковник.
- Так точно, здоров!
- Бледность какая-то в вас - отметил Нусинов - у меня сейчас зазвонил телефон, я снял трубку и кто-то назвал меня козлом. Разберитесь, пожалуйста, и доложите через двадцать минут - отчеканил ходячий устав, повернулся через левое плечо и “убыл”.
Пыхтин опустился прямо на пол, как стоял, так и сел...
- Ну, ты - позвал Толю - иди сюда, рассказывай, как было.
- Ну, я перемычки снял и приткнул ТАИ к винтам не на коммутатор а на его телефон. Крутнул а он говорит: слушаю, ну я говорю: козел... А он говорит: кто козел? Я говорю: ты козел... А он спрашивает: почему козел? Ну, тут я и понял, и сыпанул со столба-то... Никогда бы не поверил, что в когтях бежать можно бегом... Чего делать-то Пыхти-и-ин?
- Так, спокойно парни, двадцать же минуть он дал. Если не придумаем,
лучше в дисбат проситься добровольно. Зацепку нужно на козла найти, почему человек на столбе может козла вспомнить? Думайте!
Коллективно все делать легче, даже думать в такой ситуации. Около десяти минут понадобилось, чтобы найти зацепку. Вспомнили, что был позывной одного из бесчисленных, нам подобных узлов связи - “косуля”. Быстро разыскали эту самую косулю по аварийной связи и объяснили обстановку, на всякий случай. Время истекло, Пыхтин пошел докладывать. Мы сидели, затаив дыхание, ни кто не верил, что такое может обойтись. Кто-то должен был сгреметь “на губу”. Загорелась лампочка на коммутаторе - телефон полковника:
- Косулю по аварийной для гвардии полковника! - скомандовал Пыхтин из полковничьего кабинета.
- Юрка, сидевший за коммутатором, защелкал ключом.
- Косуля слушает - донеслось из необозримых сибирских лесов.
- Говорит заместитель командира дивизии гвардии полковник Нусинов-зазвенело в наушниках - почему вы допускаете искажение позывного и как вас телефонисты называют? Слушаю!
- Так козлом называют, товарищ гвардии полковник. Вот, только что опять ваши грамотеи с “Лиры” дразнились. А вообще-то прикажите начальнику связи позывной сменить, противно же, козел да козел, мы уж и рапорт писали...
- Отставить разговоры! За искажение позывного объявляю вам замечание. Все!
Минут через пять в зал влетел Пыхтин. Был он уже не бледен, краснехонький, как помидор, был наш командир.
- Где этот поганый юморист?! - заорал он с порога.
Мы дружно оглянулись, Толи не было. Вообще на узле не было. Предусмотрительный Толя уже сидел на своем столбе.
В армии существует такое выражение: "через день - на ремень". О многом оно может сказать человеку, который сам походил через день на тот самый ремень. А в переводе это просто караульная служба. Сутки отдыха, относительного конечно, и сутки в карауле. А караул это когда ты два часа стоишь на посту, потом два часа сидишь в караулке, так называемая бодрствующая смена, и потом два часа спишь, если можешь уснуть сразу. Причем раздеться нельзя в течение суток. Вроде бы и не очень страшно, но изматывает прилично. А если это постоянно, через сутки - на сутки, то уж совсем пропащее дело. Ну, кроме усталости физической и моральной, есть и побочные явления. Теряет человек и чувствительность, и ответственность тоже, стоит только немного расслабиться. Валерка ходил "через день на ремень" второй месяц. Он был уже убежден, что ни кто не будет нападать на тот объект, который он охраняет, ни кто не придет его проверять, потому, что ему верил сам начальник караула, что можно вздремнуть, только аккуратно. Поэтому после традиционного уставного "пост сдал - пост принял" он обошел эти кучи мертвого железа и, в половине четвертого ночи, когда воры уже не придут, если не пришли до сих пор, присел под огромным колесом законсервированного "УРАГАНА". Он был убежден, что караулить эту территорию вовсе не надо. Стояли здесь на колодках, на бревнах, всякие телеги, трактора, бронеавтомобили и прочее, никому сегодня не нужное железо. Немного в стороне стоял какой-то нерусский громадный гусеничный агрегат. Гусеницы были сантиметров на десять выше Валерки. Кабина казалась очень маленькой, по сравнению с общим объемом. Офицеры говорили, что это очень мощная техника и работает как часы. Хвалили двигатель, ходовую, но в работе ни кто из солдат ее не видел. Справа, в углу, стояла сенокосилка. Как она сюда попала - тоже ни кто не знал.
Валерка размечтался под методичный грохот взрывов. Строители рвали скальный грунт в шахтном сооружении. Иногда взрывы были настолько ощутимы, что земля немного вздрагивала. Постепенно сон сморил Валерку...
И приснилось ему, что несколько пьяных гражданских мужиков подошли и стали заводить тот самый большой тягач. Валерка предупредил их, что он на посту и шутить не любит, Но они по-прежнему крутили большую "заводялку" и старались запустить двигатель. Долго Валерка с ними перепирался, но вдруг двигатель чихнул, выбросил облако дыма и заработал, как часы: тик-тик-тик.
Один из мужиков высунулся из кабинки и бросил в Валерку гранату.
Грохот взрыва подбросил его на месте, он вскочил, затряс головой. Тягач, лязгая гусеницами, двигался к проволочному заграждению... Взрыв бабахнул настолько ощутимо, что сон перепутался с явью. Тягач уходил из зоны объекта, это факт, взрыв был, это тоже факт. Мысли щелкали с сумасшедшей скоростью. Валерка прыжком бросился под спасительное колесо "УРАГАНА". Еще в падении передернул затвор автомата. Уйдет - обожгло злостью!
Длинная, патронов на пятнадцать, автоматная очередь наделала в караулке такого переполоха, какого, наверное, не было никогда. В пять секунд все были на местах: кто у окна, кто у двери, кому положено оказался в окопе, вне стен помещения. От техтерритории хлестанули еще две приличные
очереди.
- Бодрствующая смена за мной!! - рявкнул начкар и, пригнувшись, побежал на выстрелы.
За ним, рассыпавшись в цепь, захрустели кустами солдаты. До техтерритории было всего-то метров сто...
Оцепили площадку, залегли... Уткнувшись в старую березу и наклонив ее, стоял громадный тягач. Валерки не было. Начкар, как положено, "подвесил" осветительную ракету, осмотрелись...
- Семенов! - окликнул начкар из-за дерева.
- Тут я, тут, товарищ лейтенант. Идите сюда. Всех я их, наверное, перебил - отозвался Валерка.
- Кого перебил? - спросил лейтенант, когда все собрались.
- Так мужиков этих. Гранату гады еще бросили, еле успел за колесо, а то бы и меня...
Валерка был бледен, не выпускал из рук автомата. Начкар поставил одного из солдат на пост, потихонечку забрал у Валерки автомат, разрядил. Затем все пошли к тягачу. Замерла громадина в конце пологой лужайки. Маленькая кабина буквально исхлестана пулями. Стекла рассыпались, замок дверки выворочен, снизу что-то капало и булькало...
- Ну, где твои мужики, Семенов? - спросил лейтенант.
- Так тут были, заводили же они его, заводялка такая длинная...
Не слабей автоматной очереди грохнуло солдатский хохот.
- Заводялка говоришь? Реактивная, наверное, иначе не провернуть!
Валерка крутил головой и не мог понять, что он такое смешное сказал.
Сон и явь все еще путались в его голове.
Сама по себе вахта не была для них сложной. Заканчивался третий год службы, и оба они уже "видали виды". Конечно, на узле связи, напичканном всевозможной аппаратурой, было достаточно наслаивающихся друг на друга полей и электрических и магнитных. Весь этот винегрет из свиста, треска, разрядного пощелкивания, ультразвуков и прочей "прелести", до предела выматывал солдат. Но на то она и армейская аппаратура, чтобы выполняла свою основную задачу, о русском солдате просто, как и всегда, забыли подумать. Монотонные будни боевого дежурства, в общем-то, были привычны. Но более всего угнетало медленно ползущее время. Приказ о демобилизации ожидался в сентябре, а сейчас...
Дурманящими запахами, ошалевшим обвалом солнца, звенел и пел июль. Буйствовала зелень, роняла семя созревшая трава, вкусно, по-домашнему, пахло свежей кошениной... Строем по бетонке ушла дежурная смена на обед и сон до ужина. Им же "старикам" позволялось прогуляться до столовой напрямки, через поле, березняк, пойму ручья. Тяжко хлопали кирзовые сапоги по пыльной тропинке. Говорить не хотелось, да и все уже пересказано за эти долгие два с гаком года солдатского бытия. Натужно жужжали упитанные мохнатые шмели и прицельно пикировали на сочные полевые цветы за извечной и вкусной своей данью. Ласково шуршал березовый лист.
- Самое время веники ломать... - пробормотал Толя, прищурившись хозяйским глазом охотника-промысловика на молодые березки.
- Да, отец всегда с первых выездов на покос делал эти запасы. Сегодня четырнадцатое - самое время - отозвался Сергей.
Березняк кончился, вышли к ручью. На небольшой елани, шагов сто в поперечнике, около прислоненного к березке велосипеда, дед с бабкою распаковывали небольшой вьючок, отвязывали косу... Парни остановились, переглянулись:
- Пойдем?
- Пошли, Толя, аж в лопатках зачесалось!
Свернули с тропинки и почти побежали к старикам. Дед, еще крепкий, с окладистой бородой мужчина, настороженно смотрел на приближающихся военных, прервав свое занятие.
- Здравствуйте - хором поздоровались ребята - косите?
- А что, нельзя здесь? Так егерь вроде разрешил - неуверенно ответил дед.
_ Да нет, отец, - заговорил Сергей - просто... Можно покосить немного? Очень уж захотелось...
- Ой, да с твоими рученьками только косы и ломать - опасливо заметила бабуля.
- Да не переживай, мать, что тебе для Советской армии косы жаль? -
ответил ей Толя, забирая из рук недоверчивого деда косу.
По хозяйски оглядел ладно изготовленный инструмент, померил, неторопливо перевязал "пупок", мягко вдавил конец косья в землю:
- Ну, где оселок-то, отец?
Суетливо достал из узелка оселок дед и стал наблюдать с интересом.
Весело запела покосная сталь под бруском. Вжинь-нь, вжинь-нь, вжинь-нь...
И пошла гулять коса по елани! Кажется, сама натура русская вырвалась наружу, раззадорилась, размахнулась, да на полный оберушник, с придыхом:
- И-и-и-и-эх! И-и-и-эх!!
Валилась сочная трава "вполколена", сбивалась в пушистый духмяный вал, словно выбритая полоса оставалась за Толей с двумя росными следами ног "с приволоком"... Остановился... Сбросил ремень, гимнастерку, майку на траву, сноровисто вжинькнул оселком, сунул его за голенище, и опять! Бугрились мышцы на спине, пружинисто ходили лопатки:
- И-и-и-эх! И-и-и-иэх!!
Затуманились глаза деда, с восторгом смотрела на молодца бабуля, приоткрыв маленький, аккуратный ротик.
Толя сноровисто подбил валок, вытер косу травой, уважительно передал ее Сергею и... с размаху прыгнул на свежую траву! Сергей поправил косу бруском и осторожно тронул стену травы первым движением. Коса пошла "едко", "прилипчиво". Насаженная умелой рукой, она словно посвистывала в траве, выводя аккуратные строчки при самом малом усилии со стороны косаря.
Увлекаясь, Сергей размахнулся во всю мощь почти двухметрового роста и повел свой оберушник, оставляя за собой крутой зеленый вал. Все исчезло вокруг! Не было больше армии, не было боевого дежурства, не было казармы и узла связи, был покос! И, казалось, вот сейчас отец из-за куста крикнет свое обычное:
- Эй, не запались! Квасу вот холодненького...
Когда Сергей приблизился к началу прокоса, деда уже не было.
Удовлетворенно и глубоко вздохнув, он отдал Толе косу и с наслаждением растянулся на траве. Высоко, под редкими облаками, кружил ястреб, высматривая добычу, полуденное солнце лило на землю свои животворные струи, дурманила пряным запахом скошенная трава... Мучительно захотелось домой, на покос возле неприметной лесной речки с самобытным и редким названием Трясун... Закрыл глаза и лежал так, погрузившись в воспоминания...
Ласковый теплый ветер приятно холодил разогретое тело, где-то рядом настойчиво звал подружку кузнечик. Почему-то всплыло - "коленками назад".
… Мать выносит потертую сумку с обедом, ох, и чего там только не было... Отец режет своим складнем розовое сало, шипит закопченный чайник на костерке. Хитрюга Майка, или, как ее звал отец, воронуха подбирается к телеге своими замшевыми губами и позвякивает удилами наборной уздечки... Вот, звякнуло... Да не сон-ли? Опять звякнуло... Сергей открыл глаза. Приехавший на велосипеде дед отвязывал вторую косу. Толя махал "на всю мощу" не останавливаясь на середине елани.
- Эй, проснись, вон тебе дедуля орудие приволок по просьбам служивых, сейчас мне мешать не будешь. А ну давай пятки догонять. Даю фору двадцать шагов - кричал Толя.
Сергей взял из рук деда косу, примерился, поточил хорошо отбитое лезвие и бросился догонять товарища. Когда-то, дома, ему приходилось косить в хорошей "помочи" у лесника. Мужики становились друг за другом и то тут то там раздавалось ухарское: " пятки береги!" Вот и сейчас...
Бабуля весело и сноровисто хлопотала возле разостланной холстины расставляя миски, чашки, булькая вкусной окрошкой и нарезая сочные, зеленые перья лука. Дед с достоинством вынул из кузовка бутылку, воровато оглянулся и с юморком спросил:
- Старшина-то не тут ходит?
- Нет, отец, старшина только в казарме страшен - ответил Сергей - а с великой радости да с твоего благословения, наверное, можно.
- Да, видели бы ребята, какой нам обед привалил, лопнули бы от зависти - восхитился Толя - словно дома, на брянщине...
- Да какой там обед, у вас там поди и ужин-то прошел - заметил дед.
- Мать моя, Серега, так и правда, уже вечер, через два часа на вахту. Потеряли нас, однако.
- Ну ладно, не ходить же туда-сюда сейчас, да и как бы это я от такой снеди ушел? Это же во сне только и могло присниться.
- Вот я и говорю - заметил дед - только во сне мог увидеть, что весь покос за полдня уберу! В прошлом году мы вдвоем с бабкой тут целую неделю брякали. Конечно, мы в свое время в армии по сто граммов получали, но вам сегодня норма двойная, да и работаете вы красиво, деревенские видно ребята?
- Ох, дедуля, не в стопаре дело, вот покосил и знаешь, просто как с души камень. Будто в родниковой водице искупался! Вот грести - ненавижу, а косить - страсть люблю.
Тяжко хлопали кирзовые сапоги по пыльной тропинке. Друзья медленно шли к своему триста третьему, отдельному, Глуховскому, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого, гвардейскому узлу связи. Пел вечерний июль, пел далекий динамик в расположении части, пели два солдатских сердца от привычной, знакомой с детства и потому особо дорогой работы. Еще полкилометра до вахты. И только через полкилометра эти двое крестьянских парней станут солдатами. Еще на три месяца.
Второй год службы для Павлика вытянулся в длинную, монотонную вереницу однообразных дней. Собственно сама служба не была уже так тяжела, как в учебном подразделении. Прекратились бесконечные занятия,
зубрежка физики и электротехники, изматывающие ночные броски и сводящее с ума чинодральство. Батарея стояла на боевом дежурстве. Шла нормальная армейская работа. Только сейчас и начали они все понимать, зачем была учебка, подход - отход к начальству, строевая и ползание по болотине, подъем и отбой за сорок пять секунд. Потихонечку все встало на свое место
и он понял, что без неуклонного подчинения старшему по званию к такой технике его допускать было нельзя. Что от его точного выполнения полученой команды может зависеть очень много. А перерыв, даже на минуту, заданных параметров напряжения с его элемента - электропитающей станции, попросту оставит "без нервов" все ракетные части Сибирского военного округа. Знаменитая теория винтика, которую он всегда ненавидел, здесь почему-то даже нравилась. Нравилось быть не винтиком, а крепким болтом этой грандиозной машины, которая называлась ракетными войсками СИБВО.
Однако все красивости в армии состоят из серых буден. Тяготы службы вылились в сумасшедший график: шесть - девять - восемнадцать. На нормальный язык это переводилось так: в восемь часов утра заступала вахта -
тридцать восемь человек, через шесть часов вахта шла обедать и спать. После ужина заступали на девять часов дежурства, затем, после завтрака, спали до обеда и заступали на восемнадцать часов. Все эти напряженные часы, проведенные в полуподземном сооружении, рядом со всевозможными селенами, ртутными лампами, печатными платами, прочей электронной холерой, которая чего только не излучала, доводили молодых, здоровых парней до состояния "жеваной мочалки". Затем были сутки "отдыха". Старшина в течение этих суток всегда находил каждому "любимую работенку по антиресам". А "антирес" старшинский кончался только тогда, когда казарма блестела "как хрустально блюдичко". Казарма же блестела "блюдичком" только после того,
когда спина солдатская блестела крупными жемчужинами пота.
- Еще месячишко и озверею, мочи больше нет.
- А может просто озверину принять с солдатской получки? Снимает, говорят, стресс махом.
- Да ни хрена он не снимает, потом весь месяц окурки только сшибаешь, вот и все, да еще, если повезет, попадешься кому-нибудь, так на кухню в наряд походишь в "отдыхной день".
- Да, такое удовольствие за собственные три рубля только в армии и можно купить!
- Нет, ребята - мечтательно изрек Павлик - отдушину нужно какую-то, пищу духовную, чтобы душа вот так вот вся развернулась... А потом опять свернулась!
- В чем же дело, дуй к замполиту, ему как раз делать нечего, жена уехала, он те кэ-э-эк развернет...
- Ага, а свертывать уже старшина будет.
- Да ну вас к лешему, я вот мечтаю на инструменте каком-нибудь поиграть, на скрипочке, например. Дух захватывает, когда хорошую скрипку слушаю...
Ребята как-то разом замолчали и Павлик понял, что зацепил то, самое больное, которое сидит сейчас под каждой гимнастеркой, ноет помаленьку, щемит...
- А что, пожалуй, на свои три рубля и куплю скрипочку, вместо озверинчику! Не велика премудрость, гитару же освоил, а там даже струн меньше. Кто, мужики, знает, сколько у скрипки струн?
- Да струн-то у нее четыре, а вот трех рублей, однако, не хватит... Придется месяца четыре - пять на окурках жить - спокойно проговорил Петро - пойдем, покурим, пока есть чего, музыкант.
Разговор на том и закончился, а мысль о скрипке засела где-то далеко-далеко в подсознании. На одном из очередных дежурств Павлик попросил у
дежурного по связи канал на город и, с трудом, выйдя по телефону на музыкальный магазин, узнал, что самая дешевая скрипка стоила двадцать рублей!? Ефрейторская получка его составляла четыре рубля восемьдесят копеек... Значит, поделить двадцать на... Четыре месяца копить? Конечно, в армии прожить можно и без денег: воротнички не покупать, у старшины наверняка есть старые простыни. Обувной крем - тоже, придется пользоваться штатной вонючей мастикой, письма домой - треугольником. Зубной порошок?
Так в прошлый раз, после озверинчику, научился пользоваться туалетным мылом, которого мать прислала месяца на четыре вперед... Вот с куревом...
А. не первая зима волку! И он начал копить.
Уже в конце осени, когда полетел первый сибирский снежок, попросил Павлик сверхсрочника - Виктора привезти из города скрипку.
- Скрипку!? Какую скрипку? На кой ляд она тебе здесь?
- Слушай, Вить, ну что тебе тяжело? Зайди в музыкальный магазин и купи скрипку за двадцать рублей, вот деньги.
- Нет, дорогой, не будет из тебя путнего солдата, вечно у тебя какие-то выверты! Шестой год служу, а не видел, чтобы солдат на свою получку скрипку покупал.
- Витя, так разве ж я виноват, что пришлось тебе служить среди такого сброда?
- Да пошел ты! Привезу, хоть контрабас, мне-то что.
В город Шапкин уехал в пятницу, возвратиться должен был утром в Понедельник. Места не находил себе Павлик эти два дня. Заснуть не мог.
Скрипка превратилась для него в какую-то сладкую мечту, столько было вложено в нее страданий! Вечные эти: оставь покурить, дай щетки, дай марки,
дай, дай, дай!!! Ничего своего не было у него эти долгие четыре месяца. Письмо матери карандашом написал, потом порвал, на телеграфном аппарате напечатал... Дома всех переполошил, перепугал... Мать на командира части написала, думала, что уже и нет у нее сына. Ну, командиру же не скажешь, что писать нечем, а просить просто уже... Но вот наконец-то все!!!
Старший сержант Шапкин появился утром на разводе. Павлик стоял в строю и ел его глазами - привез или нет? Разнорядкой определили Шапкина на третью площадку и Павлик понял, что встретятся они только в восемь часов вечера. Ох, и муторный же день был! Валилось все из рук, ни о чем, кроме скрипки, думать не хотелось.
Вечером в казарме появился Шапкин. Под полой шинели он нес какой-то сверток! Павлик стоял около своей кровати и не мог сделать шага навстречу...
- На свою скрипелку - подал Шапкин сверток.
Трясущимися руками развернул Павлик бумагу и... Вот она! Засверкала своим крутым глянцево-коричневым боком... Красавица!!! Среди казарменной казенной прибранности, ровных, прямых линий, дэка ее, гриф, солидно-коричневый лак... Это была как бы... Балерина на орудийном лафете! Павлик залюбовался, забыл обо всех и вся! Вот она какая. Кругом толпились ребята и, видно такие же чувства обуревали их...
- А пилилка-то где? - подал кто-то голос с задних рядов толпы.
- Да иди ты, тмутаракань тамбовская!
- Да не, пилилка-то где, я говорю пиликать-то чем?
- Смычок, дубина ты гвардейская - проворчал Петро и... замолчал.
- Э-э-э, Шапкин, давай смычок, где он? - опомнился наконец Павлик.
- Здрасте, я - ваша тетя! Ты мне двадцать рублей дал? Я тебе скрипку купил? А эта самая штука еще два пятьдесят стоит. Команды не поступало, Паша. Да не дергайся ты! Не жалко мне эти два рубля, просто не подумал я,
ну, извини, привезу в следующее воскресенье.
Этого Павлик выдержать не мог, это было уже выше его сил. Губы его побелели, щеки покрылись пятнами, руки затряслись:
- Д-д-да ты, крокодил драпированный, я же сейчас из тебя самого пилилку сделаю! - заорал он на ни в чем неповинного Шапкина и, кто его знает, что могло бы получиться, если бы не крепкие солдатские руки друзей...
Уже несколько дней лежала скрипочка в тумбочке. Ребята понимали всю огромную полноту принесенной Павликом жертвы, понимали как трагедию незаконченной любви. Видели как Павлик вынимал ее по вечерам, гладил по выгнутому боку, даже, казалось, разговаривал тихонечко с ней. Но до города было восемьдесят километров уже заснеженной сибирской тайги. Где-то там лежал этот самый смычок, та "пилилка", которая только и могла заставить подать голос это дивное создание.
- Батарея, смирно!! Товарищ гвардии майор, батарея занимается... - отчетливо докладывал дежурный начальнику ТТЦ.
- Вольно! - майор прошел в ленкомнату, за ним поспешил старшина.
Все продолжали заниматься своими делами.
- Васильев, в ленкомнату срочно! - вдруг рявкнул дневальный.
Павлик удивленно посмотрел на него и пошел в ленкомнату. Гвардии майор Валиуллин не отличался словоохотливостью. Начальником был строгим, но до предела справедливым и внимательным, зря вызвать не мог. Сосредоточенно выслушал доклад, сесть не предложил.
- А зачем ты, Васильев, скрипку купил?
Павлик от неожиданности онемел.
- Ну да ладно, какой же я начальник буду, если все знать о тебе не смогу - проворчал он, как-то смутившись и протянул Павлику что-то длинное, завернутое в бумагу.
Павлик взял, и... Это был смычок!
Он задумчиво сидел на кровати и держал в руках тонкое, стремительное, как стрела древко. Смычок был под стать самой скрипке. Тонкие, длинные волосы натягивались специальным винтом... Миниатюрная рукояточка матово отливала чернотой. И тут Павлик понял, что это далеко не та, заляпанная дешевыми картинками, взводная гитара, которая способна издавать гвардейское "дрынь-дрынь" при любой погоде. Это не просто три аккорда три раза. Это нежное и хрупкое создание имеет собственную волю в несколько раз превосходящую волю человека. Как же он сможет своими грубыми руками чемпиона части по выжиманию двухпудовой гири заставить заговорить, запеть
это чудо человеческой фантазии?
Он с трудом пристроил смычок в тумбочку, выломив оттуда предварительно кусок дощечки - полки и лег на кровать. До вахты было восемь часов. Спать Павлик не мог. В нем боролись страх и нетерпение, желание и боязнь неудачи... В первом часу ночи он тихо встал, взял свое сокровище и пошел в ленкомнату. Плотно прикрыл за собой дверь, отошел в самый дальний угол... Струны были настроены еще три дня назад по баяну. Натянул волос
смычка, приложил скрипку к подбородку и, закрыв глаза, провел по струнам... Послышалось неприятное шипение... Еще и еще раз водил он смычком по упругим струнам - скрипка только презрительно шипела. Павлик обессиленно сел на стул, пошарил по карманам, кто-то сзади протянул ему сигарету. Он глубоко затянулся, нисколько не удивившись...
- Ну, чего же она, а? - спросил не оборачиваясь.
- Пойдем, Паша спать, восемнадцать часов впереди сегодня - тихо сказал Петро - и они медленно пошли в казарму...
Только в третьем часу дня смог Павлик дозвониться до города и выйти на филармонию. Долго искала какая-то девушка кого-нибудь из скрипачей...
- Константин Вербольский, слушаю вас - представился на том конце провода скрипач.
- Скажите, пожалуйста, я купил скрипку, смычок, а она не играет,
почему? - спросил Павлик, ему казалось, что говорил он понятно, что весь мир знает о его несчастьи.
- Так у нее и спросите, что ей не нравится - был ответ.
- У кого у нее?
- Ну, у той, что не желает играть.
- Да она же скрипка!!! - заорал Павлик в трубку - как же я у нее спрошу?
- Подождите, подождите, давайте по порядку, вы кто и где?
- А вот этого-то я вам сказать и не могу.
- Тогда чего же вы от меня хотите?
- Я чувствую, что ей чего-то не хватает, что-то я не так делаю, она как будто злится и не играет, скрипка не играет! Ну, вы же скрипач, вы же должны ее чувствовать!
- А собственно, почему вы решили, что она злится?
- Так она шипит, зло так шипит...
Оглушительный звонкий хохот разразился там, далеко, где-то за восемьдесят километров. Хохотал человек долго. Павлик терпеливо ждал, это была единственная ниточка надежды. Наконец Вербольский успокоился.
- Простите меня, пожалуйста, вы что, решили скрипку самостоятельно освоить?
- Да, вы знаете, здесь ни композиторов, ни преподавателей как-то не погодилось.
- К сожалению, у меня кончился перерыв, но два момента я вам скажу:
у вас канифоль найдется? Вы знаете что это такое?
- Да навалом ее здесь.
- Натрите волос смычка канифолью, ваша скрипка от этого, конечно, не запоет, но звук появится, и ежели то, что вы услышите вас не испугает - дерзайте. Второе: запишите мой телефон и адрес и постарайтесь со мною встретиться, когда станет совсем плохо на душе - и он продиктовал скороговоркой, Павлик еле-еле успел записать.
- Почему станет плохо на душе - спросил он Вербольского.
- Сами узнаете через неделю, извините мне нужно уже бежать на второй этаж бегом - и из трубки послышались гудки.
Вечером, после ужина, ленкомната не смогла вместить всех желающих
присутствовать на скрипичном концерте. Пока натирали целым куском канифоли
волосы смычка, порвали несколько волосинок.
- Ну, зверье, как он лысый-то скрипеть будет? - возмутился кто-то из батарейных юмористов.
И вот Павлик поднял смычок и, зажав ни середине грифа одну из струн, извлек звук!!! Звук был не очень чист, но красив и мелодичен. Павлик победно оглядел присутствующих, радости его не было границ, да и ребята радовались за него от души. Вторая струна издала такой "художественный скрып", что окружающие ошарашено выпучили глаза... Верхняя струна вообще заорала мартовским котом. Но для Павлика это была МУЗЫКА! Минут через пять помещение опустело и он продолжал "скрыпеть" в гордом одиночестве. Конечно, хотелось сразу извлечь какую-нибудь хоть мало-мальскую мелодию, но привередливая деревянная бестия не позволяла фамильярности и орала так, словно ей было больно, словно это не смычком, а пилой водил Павлик и не по струнам, а по живому телу.
Наскрипевшись от души, с просветленным лицом вышел он в казарму.
Какими же прекрасными показались ему ровные ряды кроватей, синие тумбочки,
подтянутый дневальный и солидные в своем величии оружейные пирамиды...
С этого вечера все свободное время Павлик стал проводить в ленкомнате. Скрипка так уже не кричала, уже иногда и просто нравилась ему, правда того, первого звука, он так и не смог больше извлечь ни разу. Мелодии из нее вытянуть тоже не удавалось... Но беда пришла совсем с другой стороны.
Дело в том, что "скрыпеть" нравилось только одному ему. В конце недели в казарме начался ропот, затем ему просто предложили найти более укромное место. Ну, где же в армии сыскать укромное место? Все тихие места давным давно заняты. А на сибирском морозе не поскрипишь, разве только пошвыркаешь, да и то носом.
И начались его мытарства. Он забирался в каптерку, в склад обмундирования, в оружейную комнату, везде его преследовали возмущенно-насмешливые крики ребят. Ему советовали выступить на плацу, играть после отбоя в роте охраны... Но терпеть "скрып" ни кто не хотел. Через две недели он тайком унес скрипку на узел связи. Когда в четвертом часу ночи на узле "заскрыпело", с дежурным по связи стало вообще плохо. За такое повышение боеготовности он объявил Павлику пять нарядов вне очереди... Когда Павлик попробовал заниматься в дизельном сооружении, взвыл Мишка. Этот спокойный, уравновешенный пес давно нес службу не за страх, а за совесть,
всегда знал на кого лаять, а тут не выдержал, взвыл во все овчарочье горло.
После третьего выступления такого дуэта, Павлик унес скрипку в казарму...
Но главное было все-таки в том, что прогресс в этих занятиях был постоянен и... равнялся нулю. Ничего путнего извлечь из этой привередливой синьориты чемпион части по гире увы, не мог.
За неделю до нового года Павлик попросил у майора Валиуллина увольнение в город. Вообще увольнений майор не давал никому, тут же крякнул, пожал плечами и... приказал старшине выписать увольнительную.
- Ну, мужики, поехал наш Паша к роялю приценяться. До демобилизации еще полтора года, глядишь и накопит.
- Да рояль-то еще ничего, а вот как барабан приволокет, вообще погибнет наша батарея. Представляете, полчетвертого ночи, мелодично так:
БУЗДЫРЬ!
Павлик ни с кем не разговаривал, молча ушел на узел связи и целых три часа искал Вербольского по телефону. Разговор был очень коротким а отсутствие Павлика оказалось длительным...
Приехал он на вторые сутки. Это был прежний Павлик. Глаза его смеялись, он привез массу новых анекдотов, какую-то красивую книгу... Впервые за последние несколько месяцев подошел к помосту и, ухватив за рукоятку гирю, долго вертел ее вокруг головы, пояса, ног. Шли дни, недели, к скрипке Павлик не прикасался.
В конце января в казарме появился сияющий Шапкин:
- Петро, Павлуха, собирайтесь, поедете ко мне домой на великий праздник! С майором я договорился, дочь у меня родилась! Имя вместе будем придумывать! Давайте шустрей, машина ждет.
- Слушай, Паш, а какой подарок придумаем, давай у старшины простыней на пеленки возьмем? - спросил озадаченный Петро.
- Да нет, Петя, подарок ей уже есть, лучше не придумаешь. Пошли переоденемся, а не то умчит папашка без нас, да все шампанское один и вылакает.
Перед первым тостом Павлик достал из чемодана скрипку, уважительно протер ее чистой фланелькой:
- Вот, Витя, а ты спрашивал, зачем чемодан. Значит, Ленке твоей подарок приехал в чемодане. Оцени, Шапкин, от души отрываю! Сам бы не рискнул, да Вербольский посоветовал, сказал, что вот ей еще не поздно начинать привыкать к скрипке, прямо с сегодняшнего дня! Пусть она вырастет красавицей, пусть когда-нибудь, мы с вами, старенькие и седенькие, будем сидеть в темном зале, а там, на светлой-светлой сцене, будет стоять Ленка...