Поздний августовский вечер располагал к выпивке и задушевной беседе. Мы сидели во дворе егерского дома за импровизированным столом, на широких лавках. На столе стояли бутылки, блюда с капустой, огурцами, молодой картошкой и прочей деревенской вкуснятиной, от которой невозможно отказаться. Я приехал к своему старому приятелю за сезонной путевкой но, поскольку встречались мы два-три раза в год, встреча получилась теплой, взаимопредупредительной и неторопливо обстоятельной.
- Ты понимаешь, Володя, должен быть у парня стимул. Закончил третий класс на одни пятерки, отказать не могу, а он свое - возьми на открытие и баста! Ну, я же на своей луже, ни шагу никуда, пусть рядом сидит. Двадцатка у меня, одностволочка легонькая, метров на двадцать пять хорошо несет, подранков добивать будет, а? Только нужно, чтобы дошло до него, что это ему за его пятерки такая радость досталась, ну, что не бесплатно, как исключение.
Володя, в общем-то, человек пьющий очень мало, позволял себе со мною
пропустить довольно приличную дозу. Отношения у нас были настолько доверительные, что могли мы на санях проездить по лесу целый день, не сказав ни слова. Бывает, когда человек тебе очень приятен, ты его, как бы, не понимаешь, а чувствуешь, стараешься угодить, упредить, а ежели это взаимно, то вообще полная гармония.
- Да ладно - ответил Володя, похрустывая огурцом - бери своего вундеркинда, пусть покормит комаров. Приеду и документы проверю, и понятие у обоих оставлю, что почем. Поручение-то уж очень интересное, тем более оплата предварительная - сказал он, разливая остатки из бутылки по стаканам.
Вернулся домой я далеко за полночь, сын не спал - ждал.
- Ну, что решили ? - как наболевшее выдохнул.
- Ладно, поедем, путевку на тебя не выписали, но возьми вместе с патронами дневник. Думаю, прорвемся.
И началась для маленького человечка охота, прямо сразу за двое с половиной суток до открытия, среди ночи. Зазвенели гильзы, посыпалась дробь на пол, на столе появились мерки, весы, пыжи, капсюля... Убеждать его, что зарядкой займемся завтра, было бесполезно, и поэтому я сказал, что поедет он с двадцаткой и сидел, корректируя
зарядку патронов, часа два. Под утро, оба счастливые улеглись спать.
И вот укладывается в багажник "МОСКВИЧА" все необходимое, перепроверяется еще и еще раз каждая мелочь и в путь! Охота на водоплавающую открывалась в последнюю субботу августа с восемнадцати часов. Приезжали на свою любимую лужу в заросли ивняка мы часов в десять утра. Останавливались на обжитом месте, разводили костер, готовили обед... В общем, тянули и тянули счастливые минуты, которых обычно ждешь целый год.
- Открытие охоты это вам не первое мая, это праздник - любил к месту сказать мой товарищ по охоте Петрович.
К двум часам дня поспела уха, мы устроились у костра с чашками, деревянными ложками, всем скарбом, который пеший охотник никогда с собой не потащит, а автомобилист не откажет себе в удовольствии иметь. Охота есть охота, а открытие охоты - статья особая! Раз готова уха то, как говорится, " рыба посуху не ходит". Приняли мы с Петровичем по сто граммов и... зашлепали губы по горячей наваристой ухе! Только не суждено нам было насладиться покоем и трапезой. Зарокотал мотоцикл, и прямо на нашу поляну вырулил заляпанный грязью егерский "УРАЛ". За рулем сидел здоровенный мужик дикого вида, с кудлатой бородой неопределенного цвета. В коляске, собственной персоной Владимир Иванович - наш неповторимый егерь. Они обрулили всю поляну и, как-то подчеркнуто, отчужденно, поставили мотоцикл метрах в двадцати. Затем, медленно и чинно сошли на землю, постояли, о чем-то поговорили и, вперевалку, как люди уставшие от долгой езды, привыкшие ко всему, направились к нам. При чем егерь шел первым, а за ним и тот, бородатый, с ружьем в руках. Держал он ружье как бы нехотя, но наготове. Егерь подошел к костру, а тот остановился метрах в десяти, не спуская с нас глаз. Взгляд у него был какой-то тяжелый, исподлобья, настороженный. Мы все встали, поздоровались, пригласили к ухе. Володя крякнул и вместо ответа потребовал документы. У Петровича округлились глаза, он не мог знать о нашем уговоре.
- Да... Ты, Володя... Ч-ч-чего? Вчера же выписал, вот они твои бумажки! Али не похмелили тебя сегодня? Так садись же, уха знатная, двойная!
- Не тарахти - буркнул со своей позиции бородатый.
- Значит, путевок две, а ружей, почему три? - как-то зло, отрывисто спросил егерь.
И тут я увидел, что сынишка давно уже собрал ружья и разложил на сидении все наше стреляющее имущество. Одного я не мог понять, почему егерь злится и зачем оставил бородатого, там, на позиции, не побежим же мы, в самом деле.
- Так это... Я... На случай... - начал я.
- Чье ружье?! - рявкнул бородатый, и сделал три быстрых шага к нашей машине.
- Так в билете же написано - уже не на шутку возмутился я.
- Ты что, думаешь, я тебе поверю, что ты чирков по-македонски стрелять собрался? - с издевкой спросил меня егерь - вон твоя вертикалка, а эта пукалка наверняка для пацана твоего! Ишь! Детский сад вооружил! На охоте игрушки играть собрался. Сидор, забери-ка эту штуку - показал пальцем на двадцатку - да принеси сумку с протоколами.
У меня от неожиданности отвисла челюсть. Смех-то смехом, но если протокол составит, это же потом не выкрутить ружьишко, знал я их бюрократическую контору. Да и вид у обоих был какой-то свирепый. Черт их разберет, может следом областная инспекция едет. Что с ним случилось, с приятелем моим, кто его завел с утра? Таким я его еще не видел. Бородатый Сидор (имя-то, какое дикое) принес меж тем сумку и унес двадцатку. Петрович крутил головой, захлебывался от возмущения, и кроме мата ничего не мог произнести. Сын бледный стоял у машины и круглыми глазами смотрел на мотоцикл где лежала двадцатка. Сидор снова отошел шагов на десять и занял ключевую позицию с ружьем подмышкой. Володя сел на мою плащ-накидку, отодвинул чашку с ухой, раскрыл сумку, достал авторучку, бланки...
- Фамилия, имя, отчество - спросил он казенным, будничным голосом.
- Ну, браток, у тебя видно крыша поехала - заметил я - ты, что сегодня перегрелся? - Я тебя попрошу отвечать, как положено, это вы тут на празднике, а мы- посмотрел он на свой заградотряд - на работе. И если будешь хамить, то не только двадцатку а и вертикалку потеряешь. Сказано в правилах с восемнадцати лет, и нечего тащить сюда все, что ты там настругал. Вот вырастет, охотничий билет получит, тогда пусть хоть ко мне в огород идет. А сейчас - закон есть закон!
- Назад! - вдруг рявкнул Сидор.
Это наш молодой охотник пытался забрать свое ружье.
- Так ты серьезно? Будешь составлять протокол? - спросил я и посмотрел в бумаги, на бланке уже стоял номер и была занесена моя фамилия!?
- Володя, ну увезем мы сейчас парня обратно домой. Ну, не порти праздник, не первый год знакомы - начал Петрович спокойным голосом а руки его дрожали и бутылка стучала о край кружки, предательски выдавая волнение.
Егерь взял налитую кружку, посмотрел на нас, выплеснул водку в ведро с ухой.
- Так, купить хотите. Один аргумент, значит, если егерь то обязательно пьяница!?
И пошел честить, распаляясь, всю нашу браконьерскую братию. Начавшийся с экологических проблем монолог закончился тем, что хищники, подобные нам, еще и воспитывают хищников с самого детства и они, эти молодые хищники-убийцы, вместо того, чтобы учиться, лазят по болотам, убивают все живое, и мозги у них как у вонючего хорька!!!
Кто-то дернул меня за рукав сзади, я отмахнулся. Не ожидая такой проповеди от своего бывшего друга, я уже приготовился выдать ему всю обобщенную грязь, которую смог вспомнить обо всех егерях всего света... Снова дерганье за рукав... - Чего тебе? - рыкнул на сына.
Со слезами на глазах тот протягивал мне свой дневник.
- Вот этому горлопану и покажи его - ткнул я пальцем в егеря, еще не соображая, что происходит.
- Что там у тебя за домовая книга? - спросил егерь и взял раскрытый дневник.
Долго всматривался, тряс головой.
- Сидор! - позвал бородатого.
Тот подошел, посмотрел в дневник, присвистнул, посмотрел на егеря, на сына...
- Ну?
- Слушай, у меня три сына, последний в армии, но такого отродясь не видывал - сказал егерь, плеснув себе в кружку из бутылки. Выпил, не закусывая - что с ним делать-то - спросил Сидора.
- Дак... У нас в школе пятерки-то токо у девок были, а тута эвон! Пущай нето пострелят. Не видывал такого! Отличники-то оне ить чистюли - мамкины детки все, а энтот в болоте!? Пущай.
Егерь молчал, мы с Петровичем смотрели друг на друга. Он начал понимать суть происходящего, а я все еще не мог погасить в себе возмущение поведением хама-друга-егеря, которого в запале, про себя назвал уже бывшим...
- Да, придется отдать пукалку-то, Сидор? Иди парень забирай свое ружье. Удивил ты меня, однако!
- Ить гли-ко! Парнишка а одне "петухи"?! Уж посидел видно за книжками, бедненький - все еще удивлялся Сидор.
- Ну, хрен с вами, если еще год закончит так же - везите его сюда и на следующий сезон!
Володя подал сыну дневник, демонстративно бросил в костер протокол. Они подошли к мотоциклу, оглянулись на сына, еще покачали головами, завели "УРАЛ" и поехали...
Мы с Петровичем были настолько ошарашены, что с места не двинулись. Мотоцикл остановился за кустами, егерь позвал меня:
- Ты, это, уху сварил, а грамульку-то в ведро вылил?
- Н-н-н-нет - ответил я, еще больше обалдев от такого неожиданного вопроса.
- Ну, я так и знал, вот поэтому и поправил дело-то - ухмыльнулся Володя. Ну, счастливой вам зорьки!
И мотоцикл рванул с места.
Матвеич резко крутил баранку то вправо, то влево, объезжая колдобины на старой лесовозной дороге. Он знал эту дорогу, как впрочем, и многие здешние дороги, наизусть. Он даже помнил, когда ее разрубали эту дорогу. Тогда впервые повезли лес с дальних делянок и, обходя Калиново болото, пришлось прорубаться сквозь вековой бор. Нет уже сейчас ни того бора, ни тех делянок, да и Калиново болото наполовину пересохло. А вот дороги остались, верней прогалы от дорог, да незарастающие колеи, как незаживающие раны.
Вроде бы ровная травка зелененькая, а под ней метровой глубины колея... Тогда не было и машин-то таких, чтобы так испластать землю. Возили лес на "Захарушках" - военных машинах. Золотая была машина, вот только кабинка никуда не годная, а машина проста, надежна, неприхотлива, как крестьянская лошадка. И прицепы были просты, правда, не так надежны. С одной стороны было колесо, а с другой - полоз, так на "костыле" и ездили. А потом появились "Колхиды". Горный тягач - карикатура на машину, а не машина... Как говорил Гиви: "Хароший машина, но три вещи боится - жара, гора и холод". А колеи это наследство химлесхоза. Тем, хоть камни с неба, нужно и продукты, и тару завезти, и живицу вывезти... Так вот после двух - трех лет подсочки по дороге и танку не пролезть. Но нет худа без добра, не было бы таких колдобин на дорогах, не было бы и глухарей. А глухари здесь были всегда. Вот и сегодня, привез директор кого-то из областного центра, наверное, шишка большая, судя по уважительному обращению, и поставил задачу: организовать пару хороших выстрелов по глухарям. За многотрудную свою шоферскую жизнь не только лес возить пришлось, директор, сидящий сейчас сзади, был для Матвеича седьмым. Всякие люди посидели на соседнем сидении... Был самодур, был ни-рыба-ни-мясо, а был и алкоголик. Вот с тем-то пришлось хватить лиха! Утро начиналось обычно с разведки: "с бодуна" или нет? Если "с бодуна", то нужно было быстрей спрятаться, или же разобрать машину, в противном случае приходилось рулить до позднего вечера, пока не вырубится окончательно. Был и бабник. Тот вообще заставлял сидеть в машине до полночи. Заберется к какой-нибудь подруге, а водитель, чтобы ждал неподалеку...
А глухарей все не было и не было. Матвеич старательно прочесывал поляну за поляной, но они, как на собрание ушли... Конечно, браконьерство это, с подъезда глухарей стрелять, и раньше не допускал директор такого, но уж очень важное дело застопорилось видно, коли, нарушены все принципы. Такое могло быть только в случае, если вопрос касался задач глобальных. Но вот, наконец-то, на отаве, около кустов калины, стоит, вытянув отливающую синими бликами шею, матерый петух. Подъехать к птице тоже нужно уметь. Далеко не каждый водитель обладает этим искусством застарелого браконьера. Но задачу свою Матвеич знал, и выполнил на отлично, подвез гостя правым боком, на верный выстрел, нагнувшись, бесшумно открыл дверцу, и плавно остановил машину. Гость неторопливо поднял свой "ЗИМСОН" с витыми стволами, и ахнул громовым дублетом. Сизым дымом заволокло машину и поляну, не видно ничего. От неожиданности оба они с директором оторопели...
- Это что, дымарь что-ли? Сейчас уж никто таким не стреляет - спросил директор, вылезая из машины - это же его зараз четырнадцать граммов сгорело.
Гость лихо выскочил на поляну и побежал к тому месту, где стоял глухарь. Глухаря не было! С сорока-то метров, да из "ЗИМСОНА"!? - Куда же он успел забраться перед смертью, окаянный...
Все начали прилежно искать, но было понятно, что искать нечего.
- Старинное ружье, ценное очень, ствольная сталь на дымный порох рассчитана - объяснил гость с чувством собственного превосходства - но матерый уж очень глухарище, удрал подранком, жаль...
На том и порешили, что не догнать подранка, коли улетел. Конечно, жаль, но охота только началась, да и главный принцип воспитания кадров гласил: любая команда начальника - радость для подчиненного...
Поехали дальше. Километра через два история повторилась. Снова Матвеич подвез стрелка к самому глухарю, и снова оглушительный дублет не дал ничего кроме дыма... В машине установилась гнетущая тишина. Директор сопел, чувствуя, что еще один промах, и результат задуманной им аферы будет обратным. А это, между прочим, отбросит предприятие лет на пять назад в плане технического прогресса. Не время, да и не место разбираться, почему приходилось прибегать к таким вот способам решения производственных дел, но, как говорится, все наше с нами. Начав эту охоту, нужно было доводить ее до победного конца. И снова гудел мотор на средних оборотах, ненатужно и споро в умелых руках опытного водителя, снова мелькала поляна за поляной, и шарили глаза по опушкам...
Третий и четвертый выстрелы дали те же результаты... Директорская вертикалка осталась дома, а свою, хоть и надежную одностволку, Матвеич предложить просто стеснялся. Азарт охотника в нем кипел с дикой страстью, он вопросительно поглядывал на директора, но тот отрицательно мотал головой и недовольно крякал. Оба они, проездив в одной машине уже шесть лет, понимали друг друга без слов. Понимали и то, что не попадет гость ни в глухаря, ни в баню на огороде. Директор мучительно искал выход из создавшегося положения, а Матвеич начал подумывать об испытанном способе остановить процесс - попросту забуксовать. Но, как на грех, на следующей поляне, под солидной старой березой, копался в пыли молодой глухарь. Машина остановилась от него в пятнадцати шагах... Гость аккуратненько так открыл дверцу, вышел на поляну и... подняв ружье, вдруг, выпалил куда-то вверх, по веткам?! Глухарь оглушительно захлопал крыльями, тяжело поднялся и был таков...
- Ты чего!!! - заорал Матвеич на стрелка - струя в глазах-то? Куды ты, баран, палишь!? Ты что, глухаря под носом не видишь? Я тебя, мать твою... за каким лядом два часа вожу? Не умеешь стрелять - пошел на собачье сиденье! Да я сейчас, если не будете мешать, из своей одноляпки за восемьдесят шагов следующего петуха запросто сниму!!! Порулите немного - повернулся он к директору...
Директор стоял, ухватившись за дверку машины, съежился, как будто ждал удара. И тут до Матвеича дошло, что он испортил все, изломал детально подготовленное действо и ущерб этот превышает стоимость и машины, и глухарей, да, наверное, и их с директором обоих. Он повернулся к гостю. Тот стоял и смотрел на него с великим удивлением... Воцарилась звенящая тишина...
- Извините ... - пробормотал Матвеич, лихорадочно обдумывая положение.
- Д-да ладно, Ленина и то на охоте материли - вдруг огорошил гость - тем более и патроны у меня кончились. Но, доложу я вам, ребята, и настрелялся же я! Как на открытии. А жена у меня все равно ни теребить, ни готовить глухарей как следует, не умеет. Давайте-ка вон к той березке подрулим, да примемся за сумочку мою. Вот собрать сумку она ого-го как умеет!
Сумерки туманно опускались на сентябрьские покосы, последние блики солнца уходили за багряные осинники. Матвеич жевал городскую колбасу и, облегченно вздыхая, прислушивался как мирно, понимая друг друга, беседует начальство. Видно было, что дела решаются положительно. Над поляной, как бы в насмешку, тяжело пролетел глухарь, но увлеченные беседой охотники, его даже и не заметили.
Сколько пройдено троп и дорог, сколько перемеряно веслами бурных и спокойных рек, кажется, все меньше и меньше должно оставаться в природе неизвестного, кажется, каждый звук знаком и слышан-переслышан, ан - нет! С завидной постоянностью преподносит матушка-природа все новые и новые сюрпризы. Помнится, долго искал я лесного барабанщика, выдающего весенними утрами в еще льдистых уральских лесах звонкие очереди, разносящиеся на несколько километров. Часами бегал по болотинам и соснякам, много раз спугивал цветастых, черных и зеленобоких дятлов, но так и не мог натакаться на возмутителя спокойствия пока он, этот самый дятел, не забарабанил по сухому суку над самой моей головой. Как же я был удивлен, когда узнал, что это его своеобразная свадебная песня! Нашел же себе инструмент! А громкость-то какая, слышно-то как далеко! Помнится, как хохотал надо мной отец, когда я испугался странного звука, не-то рева, не-то лая. И это в вечерней темноте июльского покоса, в глухом лесу... Право, под телегу хотелось забраться от жуткого звука. Долго не мог согласиться, что страшный рев этот исходит от симпатичного нашего уральского козла, или самца косули. А приходилось-ли вам слышать лесную "гитару"? Это когда низкая ветка дерева при ветре задевает за высохшую тонкую щепу сломленного ствола. Если щепа высоко над землей - звук один, а вот если она низенько, в мочажинке какой-нибудь, или под бугром - звуков много. Только что одна струна прозвенела, а вот уже и вовсе другая, и тон другой, А ветерок немного изменится так совсем и с другой стороны зазвучит...
На севере нашей области есть знаменитое Куминское болото. Тянется оно километров на сорок с севера на юг, да примерно столько же и с запада на восток. Летом страшно ходить по тому болоту, зыбкие трясины, окна, пропарины. Но и клюквы, и дичи в нем - не счесть. Небольшие озера изобилуют рыбою и всякой водоплавающей живностью. Ходили мы несколько раз на эти озера в майские праздники. Тяжело идти, в час по одному - полтора километра и топаешь всего-то. Спина мокрая, ноги во мху вязнут, но лед подо мхом держит. И вот в этих-то, не единожды исхоженных местах, преподнесен был нам очередной сюрприз.
После тяжелого дня, когда гудят спина и ноги, так приятно полежать у костра. Разговоров и баек охотничьих, как всегда, в достатке, сытно и тепло, что нужно еще путнику для полного счастья. И вот когда наступила минута тишины, знаете, такая пауза между новыми побасенками, как бы выговорились все, вдруг за самыми нашими спинами:
- Уа-хуа-хуа-хуа!!!
Да громко так! В темной тишине, среди заброшенных болот, глухомани сибирских марей, так мог хохотать только сам леший! Во всяком случае, так подумали почти все. Кто-то просто подскочил на месте, кто-то из положения лежа маханул через костер, но все замерли, как по команде, начали озираться и вглядываться в темноту, ставшую вдруг не такой уж и безобидной. Дикий хохот, от темноты казавшийся презрительным и радостным, подействовал на всех словно ледяной душ.
- К-кто это?
- Лешак!
- Да не, мужики, правда, же, кто это?
- Ну, не верите и не надо, он и в прошлый раз приходил, да я просто не говорил вам, думал смеяться будете...
- Да не хохотал он тут в прошлый раз!
- А вот вы все помолчите минут пять - десять и не шевелитесь, посидите тихо, он подумает, что засыпаете, вот и попробует разбудить, а точнее проверить не пора-ли ваши души болотным бесам продавать...
- Да ну тебя, кончай издеваться, знаешь так говори!
- Ну, все, молчок.
И мы замерли, приняв настороженные позы в ожидании повтора этого неведомого, леденящего хохота. Кто-то пододвинул поближе ружье, щелкнул чей-то предохранитель, мой сосед даже нож свой поближе подтянул... Полное безветрие Куминского болота доносило свои, и без того странные звуки, на приличное расстояние. Вот кто-то плеснулся в озере, ондатра или карась, вот засвистели утки, резко, с нарастанием и попадали в воду около противоположного берега... Тишина... Кто-то тихо, но емко и тяжко застонал со всхлипом:
- Н-н-н-н-ох-х-х-ш-шшшш...
Этот звук мы знали - газ выходит из пропарины... Снова тишина. Ожидание не лучшее состояние человека, особенно если ждешь что-то неведомое. Устаешь от ожидания довольно быстро. Здесь же напряжение нарастало, становилось невмоготу, а хохота все не было... И вдруг совершенно с другой стороны, но еще ближе, метрах в пяти от костра:
-Уа-хуа-хуа-хуа - хахаха!!!
Состояние наше иначе, чем переполохом назвать просто не могу. Выпалил Юрка в ту сторону из обоих стволов сразу, еще более усилив эффект, кто вскочил, кто наоборот пригнулся... Хохотали во всю мощь только двое.
- Да хватит вам, куропач же это! Самец белой куропатки. Перестреляете друг друга со страху.
- Не может того быть, я, сколько их добывал на Северном Урале, но не слышал такого!
- Так перед смертью кто же хохочет, да и не весна была видно тогда, не время. А сейчас их вокруг нас наверняка штук пять-шесть крутится, любопытство у них сильней всего, пока мы разговариваем, шевелимся, они наблюдают, как только замолчали - начинается своеобразный обмен мнениями. Такая уж вот дичина. Я тоже, когда первый раз его услышал, чуть стрельбу не открыл, но потом половину ночи приглядывался, все высмотреть хотел, остяки до слез хохотали надо мной.
- Давай цепью рассредоточимся, закружим его и костру выгоним!
- Ну, ну, пробуйте, он же дома.
Часа через полтора после нашего переполоха куропач захохотал снова.
Этого зверя мы, уральские охотники, ранее не знали. Появился он у нас стараниями начальника Свердловской Главохоты Киселева. Сначала кабаны прижились в опытном хозяйстве в Сысерти, а потом расселились по всей области, наверное, заняв пустующую экологическую нишу, как пишут очень умные и сведущие охотники - профессора. Мы же, простота профсоюзная, присматривались к новоселам, потихоньку изучая их образ жизни, но брать их еще не умели. Потому и лежали в охотобществе лицензии, которые порой никто не хотел выкупать. Но мы видели, что зверь серьезный, постоять за себя может, наносит урон и глухарю, и зайцу, и всему, что гнездится и выводится на земле. Стадо в несколько голов может перепахать покос до неузнаваемости в одну ночь, собрать с поля свежепосеяную кукурузу, а при опасности, в отличие от короткохода лося, уходит по прямой до пяти-восьми километров. Поэтому очень интересным и заманчивым показалось предложение егеря соседнего хозяйства принять участие в кабаньей охоте. Уходили сроки, нужно было закрывать лицензии, нужен был стрелок на загоне.
В нашей интересной стране так много всего делается по-интересному, что не перестаешь удивляться гибкости ума и природной сметливости народа. Ну, кажется, чего проще, назначили егеря, дайте же ему и технику соответственно. Ан - нет! Так не интересно. Вот и приходится искать в колхозе списанный трактор, воровать (а как же иначе) запчасти, восстанавливать эту груду железа, оснащать ее приспособлениями для сверхпроходимости и для перевозки людей. Вот и получается егерь-тракторист воровского профиля. Ну, а как следствие всех этих страданий, все помощники-воришки запчастей, становятся таковыми и в лесу?! И попробуй егерь останови такого, у самого же завтра трактор встанет...
В лес выехали затемно. "Салон" такого "Беларусика" представляет собой сваренный из листового железа ковшик, подвешенный сзади на гидравлику. Отсутствие аммортизации компенсируется оперативностью погрузки и выгрузки стрелков.
В нарушение всех охотничьих правил, памятуя фронтовые рассказы отца, оружие я заряжаю и разряжаю дома. Годами выработанная привычка - не выпускать оружие из рук, выглядит со стороны немного странно, но обеспечивает как полную безопасность, так и оперативность. Соседями по ковшу-салону оказались двое военных с классическими "меркелями". Я видел эти ружья впервые, их быстросъемная оптика произвела на меня впечатление, как и вся экипировка владельцев. Они тоже обратили внимание, что мой СКС будто прилип ко мне, даже когда я принимал "наркомовскую", и, наверное, посчитали меня за своего. До обеда кружили по полям, лесам, просекам - искали следы. Во время обеда егерь потихоньку сказал:
- Сейчас объедем болото, поворачиваться не буду, головой мотну - выпадывай. Устраивайся быстро, если они есть - выйдут точно на тебя.
Я понял, что "меркелям" он не доверяет, наверное, были на то причины. По условленному сигналу я действительно выпал из ковшика, военные замахали руками, но тракторишка добавил оборотов и исчез за поворотом.
- Надо думать, ты уже на номере - поздравил я себя.
Посередине полузаросшей поляны, шагов этак сто на сто пятьдесят, стояла береза, около которой я и десантировался прямо носом в снег. Огляделся. Кабаньи тропы (снегу было по колено) скрещивались у самой березы. Мне говорили, что по снегу кабан ходит только своими тропами. Геройский дух, присущий всем охотникам на людях, быстро - быстро исчезал, вместе с удалявшимся гудением трактора. Размышлял я примерно так:
- Ну и чего ты, дурак, собрался тут убивать? Вставай за березу, на ней метров на пятнадцать ни одного сучка нет, а ты хоть видел кабанов-то? Это же он по тропе прямо в лоб к тебе пойдет, к самому... А бежит он, наверное, не тихо. Да и не селезень, стрелять-то в него. Это же встречного надо только в лоб и поразить, иначе - подранок! Начитался я про них, подранков-то... Вон свердловчанина клыком пластанул - довезти не успели...
С нескрываемой тоской, оглядевшись, я заметил шагах в тридцати разлапистое дерево. Сучья расходились метрах в трех от земли, верхушка была сломлена.
- Устраивайся быстро - вспомнил я наставление егеря...
Дорого бы я дал, чтобы со стороны посмотреть как тогда "устраивался быстро". В общем, через пару минут я находился в тридцати шагах от тропы и в трех метрах от земли. Уверовав в то, что никакому кабану до меня не допрыгнуть, я начал размышлять немного по другому:
- Ну, вот, идеальная позиция. Серьезного зверя нужно поперек стрелять, а не вдоль. Да и не должен кабан по деревьям глазами шарить, чего он собака что-ли? Фактор неожиданности, стало быть, за мной. Да и не много страху в кабане, однако, а вот в магазине у меня десять патронов, даже если тридцать процентов попаданий и то нормально. Да на такой поляне и подранок уйти не успеет, не селезень же, по земле бежит, все потише. Вот шубенки еще подложу, чтобы не мерзло в тылу и, считай, готов.
Трактор за это время замкнул круг и, судя по звуку, направился в мою сторону. Просидев в состоянии полной боевой готовности минут тридцать, я решил посмотреть время. Достал из кармана брюк часы, открыл крышку и краем глаза отметил в камыше, слева, какое-то движение. Медленно поворачиваю голову, а руки поднимают карабин к плечу.
Кабанов было двое. Появились они чуть дальше тропы совершенно бесшумно. Из сплошной стены камыша вышагнули до половины корпуса и застыли как изваяния. Если пропустить момент движения, то потом их ни за что не разглядеть. Коряги и коряги. К стрельбе я был готов. Скосил глаза - часы лежали на колене, времени было без двенадцати минут два. Выбрал глазами два хороших прогала - прострела меж деревьями и стал ждать. Семь с половиной минут изучали кабаны поляну, прежде чем решились пойти, гул трактора, поднявшего их, неумолимо приближался.
После я несколько раз замечал время и затаивался за деревом. Больше пяти минут неподвижно простоять не мог. Значит, оставшись около березы, я обязательно бы переступил с ноги на ногу и... все, больше бы я их не увидел. Оправдалось и еще одно предположение: по деревьям кабаны глазами не шарили. Они ждали врага на земле.
Как они тронулись с места, я проглядел. Кажется, вот только стояли и уже на приличной скорости первый шел к спасительному осиннику длинными прыжками. Мощное, темно-бурое тело как бы взлетало из фонтана летящего снега, зависало ненадолго и опускалось снова в такой же снежный взрыв, чтобы тут же вымахнуть из него.
Мушка стояла в прогале ровно и как только кабан появился - ударил первый выстрел. Кабан осел, встал снова - второй выстрел. С возрастом и опытом, наверное, у каждого охотника приходит ощущение пули. Вот, как будто, чувствуешь, как попал, и знаешь - выстрел верный, все! Чуть дальше мелькнула вторая тень. Я смог поймать его на мушку только в конце поляны. Из пяти прицельных выстрелов три было верных. Кабан зарылся в снег у самого осинника.
Моя охота закончилась.
Кабаны оба шевелились, ухали в снегу, но пойти посмотреть поближе хотелось как-то не очень. Сидел я на своем дереве как соловей-разбойник, счастливый беспредельно. Однако правильно сделал егерь, что оставил меня здесь. До ближайшего кабана было шагов сто-сто десять. Из ружья, даже из "меркеля" с оптикой, вряд-ли достать на таких скоростях. Ну, одного, в крайнем случае...
Самое интересное случилось несколько минут спустя, когда все собрались и попросту затоптали мои следы. Они меня потеряли, даже кричать стали. Стереотипное мышление не давало им возможности посмотреть на три метра выше.
Широкие осиновые лыжи с хрустом приминали снежную целину, ломая редкие травинки мохового болота. Витька, счастливо жмурясь, шагал, огибая озеро, и с нетерпением ожидал свежего заячьего следа. Охота вообще была для него непреходящей страстью, а здесь - сплошным удовольствием. На болоте, в редкоборе, можно было проследить любой след метров на сто пятьдесят, а значит и правильно построить подход, учесть ветер, и обеспечить верный выстрел старенькой "БМ ки" , в лучшие времена надежно "плювавшей" не далее двадцати пяти метров. А уши у зайчика длинные и подойти к нему на тридцать шагов стоило большого труда и терпения. В прошлый раз на пятидесяти шагах из-за кочки поднялись отороченные черным два уха, и около двадцати минут пришлось мерзнуть "в позе сухой коряги", пока они опустились. Затем еще двадцать шагов, как в пантомиме, и все-таки зайчишка оказался хитрей! Он вдруг пулей выскочил из-за укрытия, и бросил пушистый комочек своего тельца прямо Витьке под ноги. Оторопевший от такой наглости охотник, только успел открыть рот и надавить оба спуска, забыв, естественно, прицелиться. Зайчишка пролетел в пяти шагах и долго, наверное, улепетывал между соснами, молясь на ходу, какому-то своему, заячьему богу. Такого хитреца-наглеца не грех и отпустить, пусть плодит свою хитрую породу. Убивают только глупых и ленивых, чтобы не размножались.
Метров за двести Витька заметил ровную строчку свежих следов. Приняв к лесу, он аккуратно подошел к следу и с удивлением обнаружил круглые вмятины, оставленные рысью. Сомнений не было, рысь прошла только что в сторону озера. Судя по следам, шла спокойно, не охотилась, не заботилась об укрытии, то есть была дома, и знала куда шла.
Великая же сила охотничья страсть. В одной из самодеятельных туристских молитв есть такие слова:
- Что же вас гонит в леса эти дикие?
- Одурь несусветная!
Витьку же всегда манили в лес два момента истины. Первое - тишина. Лес он и есть сама правда, здесь ничего не происходит зря... Звук в лесу живой его обитатель подает в трех случаях: когда хочет, есть, когда пришло время любить и когда пришло время умирать. И второе: постоянное соревнование - кто кого. Только у одного из соревнующихся ставка - жизнь. Но он дома, за ним хорошая фора.
Махнув рукой на всех зайцев мохового болота, Витька решил потропить рысь. Ощущение свежего следа бодрит, как хорошее вино, время убыстряет свой бег. Взмокла спина, участилось дыхание, часы показывали полтора часа преследования. Попетляв по болту, дважды выйдя на свой след, рысь направилась к озеру. Преследования она еще не почувствовала, шла ровно. Минут через двадцать Витька вышел на озеро.
Он любил это озеро. Любил за то, что называлось оно Белое, за то, что здесь зимой и летом был ветер, за то, что карась был в нем невелик, но хитер, утка была здесь всю осень, но найти ее мог не всякий, за таежную избушку, за Плехановский брод, за рябчиков в ельнике... Порой казалось ему озеро - живой организм и это в ответ на его любовь открывает постепенно оно свои тайны, дарит добычу, закаты, душевный покой. Вот и сейчас, стоя на кромке леса, он отчетливо видел, как в километре от него, на середине озера, уходила на противоположный берег рысь. Она уже знала о преследователе и шла скорым, убористым галопом.
И еще об одном феномене охоты хотелось бы поведать. Пусть вымотался охотник, пусть еле передвигает ноги, но стоит появиться зверю "на глаз", словно второе дыхание открывается, откуда только силы берутся. Запели по спрессованному снегу самодельные лыжи, словно ветер вместо бокового стал попутным. Быстро надвигалась противоположная опушка, но еще быстрей уходила темная точка преследуемого зверя. След привел в самое гиблое место: болотину поросшую осинником и молодым ельником. В этой куртине и летом, без лыж, невозможно было развернуться. Ну а сейчас, когда заметно уже вечерело, у Витьки не было особого желания что-то искать там, тем более рысь. Постояв на берегу, он медленно обошел куртину лесом - выхода не было. Разом заговорила усталость. Вспомнил, что не успел пообедать. Направился вдоль берега к избушке.
Это только в книжках да в красивых кино в охотничьих избушках дрова, соль и тому подобное. В жизни же большая радость, если избушка не загажена и имеет сносную печь. Когда же мы успели наплодить этих выродков, презревших извечные таежные законы? Как может разумное существо разрушить, осквернить место, давшее ему ночлег, оставить там следы, которые не оставляет даже россомаха? Господи, да разумное-ли существо это - человек? А ежели разумное, то почему природа наградила его таким извращенным разумом? Ведь он же сотворен по образу и подобию твоему.
Витька достал топорик, срубил сушину и к избушке подошел затемно, но с запасом дров на плече. Заткнув рюкзаком выбитое стекло, растопил печь, вымел пол и через полтора часа, прихлебывая горячий чай, проигрывал окончание поединка с рысью.
Холод поднял его затемно. Разогрел завтрак, дождался рассвета и вот она, вчерашняя куртинка. Пошел своим следом. Ого, ушла киса! След нырнул в ельник, по бурелому, по пикоти, липняку. С выходом в болотце следы стали частыми, шаг уменьшился, примятый снег говорил, что рысь ползла. Затем вмятина, метра через четыре еще одна, но уже с кровавыми пятнами.
- Приятного аппетита, киса - пожелал Витька и пожалел, что предоставил ей столько времени.
От зайца остался только клок шерсти. Дальше след потянул болотом, ельником, снова болотом, сделал круг, пересек лыжню и запунктирил вдоль просеки. Витька внимательно глядел по сторонам, шел по следу и думал, что вот зверь, а тоже любит ровную дорожку. Но след внезапно крутанул обратно и пошел параллельно просеке. Метров через сто пятьдесят Витька остановился...
Разом дошел до него весь юмор и ужас увиденного. Четкие отпечатки на снегу говорили, что за этой вот колодиной только что лежала крупная рысь. Отпечаток ее вытянутого тела был значительно длиннее ружья, даже усы оставили след на снежной шапке колодины. Да она же решила посмотреть, кто это ее преследует! До лыжни, где Витька только что прошел, было пять шагов... В шести шагах от лежки начинался новый след, уходящий в густой ельник. Идти по нему не было ни какого желания.
У каждого охотника-любителя бывает несколько периодов в его охотничьей биографии. Но основных, наиболее общих для всего нашего племени, наверное, три. Самый лучший из них тот, когда можно посвятить охоте столько времени, сколько хочется. Это период счастливой юности, поры, не отягощенной семейными и производственными заботами и обязанностями, золотой поры, когда мы принадлежим сами себе, вольны фантазировать и распоряжаться собою. Второй период - пора строгой зрелости. Это время, когда мы не в состоянии жить для себя только, время максимальной отдачи обществу всех долгов и кредитов, время, которое требует оставить на земле след. Если хотите банальный - "... посадить дерево..." и так далее. Если хотите патриотический - "... что ты оставишь людям..." Или же романтический - "... чтобы не было мучительно больно..." Словом, когда охота бывает урывками, этакими минутами награды за максимальное напряжение буден, и от этого становится еще более желанной. И третий - когда "хочется, но не можется",
период воспоминаний, платонических страстей и, наверное, мемуаров.
Так вот, пребывал я уже во втором периоде, то есть не мог себе позволить посвятить целый день охоте, но страсть звала, требовала своего, рвала душу в клочья. Конечно, охота урывками приобретает несколько извращенный характер, но все-таки...
В ту смочную осень много хлебов ушло под снег несжатыми, и лисы мышковали в полях буквально вдоль дорог. Распаленный рассказами приятелей, я украдкой на служебном МОСКВИЧЕ, под вечер, улизнул в поля соседнего колхоза, прихватив изрядно запылившуюся пятизарядку. Солома с полей была уже убрана, и по следам волокуш можно было ехать в любую сторону. Немного поколесив, я попал на интересное место. Дорога пересекала ручей, заросший ивняком, а возле ручья проходила и "соломенная" трасса. В поле, за ручьем, мышковали две лисы. На голубом вечернем снегу происходило своеобразное балетное действо. Серебристо-рыжая огневка застыла в лучах заходящего солнца с поднятой ногой, как изваяние. Хвост вытянут, голова набок, передняя нога замерла вполшаге... Слушает! Вот тихонько потянула, словно легавая на вальдшнепа, замерла, снова повернула голову левым ухом к земле правым вверх, застыла в полудвижении, еще два шажочка, малюсеньких, но, господи, каких осторожных! Подбирает задние ноги, хвост приопустила (что она, садится что-ли) и вдруг пируэт!! Иначе не назовешь. Пружиной вверх! Словно на задние лапы взлетела, оторвалась от земли! Полет, полет-то какой! Свечкой! Переворачивается и носом и передними лапами в снег, до половины корпуса, затем облачко искрящегося снега и... Довольная мордашка, жуется, глаза прижмурены...
Я наблюдал лисью охоту на мышей минут двадцать. Машина работала, до ближайшей лисы было метров сто пятьдесят. Она не обращала на меня никакого внимания, будто меня и не было вовсе. Но вот дальняя лиса, не подымая носа от снега, аккуратненько так переместилась к лесу и, продолжая свое занятие, скрылась в сосняке. Ближняя же стала заметно смещаться к ручью. Я не видел причины этих лисьих маневров, пока вторая лиса не исчезла в зарослях ивняка в русле ручья. Подняв бинокль до опушки леса, я, наконец, увидел охотника. В белом халате, на лыжах, он медленно скользил кромкой леса к ручью, отрезая лису от спасительной опушки и, наверное, рассчитывал перейти на противоположную сторону. Конечно, он, как и лиса, видел машину и что-то планировал. Я оказался в идеальном положении: в лес рыжей охотнице путь был отрезан. В поле, с одной стороны ручья, стояла тарахтящая вонючая железяка и в ней наверняка враг, то есть я. Другой враг перешел на противоположную сторону ручья, и в то поле тоже было поздно. Она непременно должна была пойти вдоль ручья к мостику, по кустам, а здесь метров сорок чистой поляны с голубым снегом. Значит, для меня верный выстрел, а для нее верная смерть. Я быстро сдал машину к ручью, вышел и, постаравшись плотней слиться с кузовом, приготовился к выстрелу. Время шло, лисы не было. Судя по приближающемуся охотнику, должна вот-вот... Но где же она? Охотник, почему-то, повесил ружье на плечо и шел медленно-медленно, останавливаясь и нагибаясь. Странно как-то держал руки, обхватив живот. Снова нагнулся... Что-то с ним не в порядке, однако. Остановился около мостика, машет рукой, зовет...
На дороге стоял плотный, раскрасневшийся мужчина с вертикалкой на плече и вытирал варежкой глаза.
- Ну, цирк! Ну, всяко видел... а так, так еще не бывало! - с трудом выговаривал он между приступами смеха - иди ближе.
Я подошел.
- Ты охотник?
- ...?!
- Ну, тогда иди, следы смотри.
По твердому следу волокуши я подошел к кустам.
Лиса дошла до последнего куста и села, закрывшись им от меня. От лыжника она не пряталась, и он, как в театре, или правда, в цирке, мог любоваться состязанием лисьего и человечьего ума. Она безошибочно определила, где главная опасность. Два следа от хвоста говорили, что лисица встала, потопталась, снова села... Кто сейчас скажет мне, что звери не умеют думать? Она же думала! Просчитывала свои шансы не хуже компьютера. И, видно, не все у ней складывалось, великовато было расстояние до спасительных зарослей по ту сторону дороги. И тут она нашла выход! Еще за кустом улеглась на живот и поползла к снежной бровке, оставшейся от волокуши. За этой бровкой, распластавшись, проползла страшные метры голого пространства, под самым моим носом, а когда достигла спасительного куста, не бросилась наутек, села, огляделась и спокойненько, мелкими шажками скрылась в зарослях...
На злополучном перекрестке, посреди голубого в сумерках поля, хохотали два самых, наверное, счастливых в мире мужика в данный момент.
- А ты шею-то вы-ы-ы-ытянул из-за машины, как гусь, а она так и стелет, так и стелет! Ой, умора!!
- А я думаю, чего он за живот держится, заболел что-ли, чего загибается?
- И ведь какая кикимора! Доползла, села за куст и глядит, где там эти растяпы, ну чистый цирк!!!
- Какие люди! - встретил хозяин гостей.
По всему видно было - ждал. Порядок был на столе, порядок был и во дворе: было куда поставить машину, было что выпить и закусить. В субботу начиналась охота на лосей. Снег, которого так ждали, наконец-то выпал "в полколена" и, как говаривал егерь - ветеран, "вооруженная до зубов, моторизованная, полупьяная орава, бросилась на братьев наших меньших".
Застолье старых друзей само по себе интересно, но застолье друзей - охотников заслуживает описания особого. Во-первых, мне не приходилось встречать настоящего охотника непьющего. Конечно, на охоте и на болоте были непьющие люди, но это, как правило, или не охотники, или же не настоящие охотники. Потому как трезвый человек разве может выдать стоящую байку, а тем более грамотно и красиво соврать? Ну а какой же охотник не любит красиво соврать? Да разве это охотник, коли он не может немного пофантазировать на благо общества? А отсюда интерес к охотничьему застолью особый и послушать и подивиться есть чему.
- Так вот я и говорю, вышел, значит, за деревню, а голова трещит! Ну, думаю, хорошо, что прихватил с собою фляжку. Приложился, значит, раз - другой, полегчало. И отошел-то всего с километр, смотрю, дерево ровное-ровное, сучья только на самой вершинке, и глухарь, значит, токует. Ну, вот как сейчас слышу, четко так: тэк-тэк - тэк, тук-тук-тук... Я, значит, первым номером из обоих стволов кэ-э-эк врезал... Только когти сбрякали, да, четко так сбрякали, значит... С плоскогубцами!
А в другой комнате Владимир Петрович - человек весьма солидный, развлекал хозяйку и еще двух соседок:
- ... Так вот день и проходил и ни одного чирочка не встретил. Ну, думаю, выгонит меня Мария из дома, не поверит, что на охоте был. А тут смотрю - сидят, милые! Да целая стая, видимо-невидимо, штук шешнадцать и обе серые! Я, значит, со своей стороны подойти не могу, а собака моя не видит, росточку она небольшого, ну, из-за травы не видит! Я так шепотом ей - Дамка, утки... А она - дура, во все горло:
- Где!!
- Ну, ребята, это все не то! Сейчас и охотников-то настоящих по азарту уж нет. Вот, помню, в армии генерал Смирнов был... Да. Так вот носила его, значит, нелегкая двое суток по болотам-перелескам, голодный, небритый, злой как черт домой едет. Вот уже город показался, а у него там, в педалях, один единственный чирок валяется... Да. Он как пнет его хромовым-то генеральским сапогом, да и зло так говорит:
- Не нужда так поехал бы я за тобой, мать твою...
Далеко заполночь угомонились, наконец, нахохотавшись и гости и хозяева. Утром, как говорил Васька - хозяйский сын, "ни заря - ни свет" намечен выезд по непроторенным и непротоптанным дорожкам. Да и что за охота, если не побуксовать.
Семен спьяну хорохорился:
- Да я завсегда все документы вовремя делал! Да по памяти завсегда абрисы рисовал, не то, что энти, грамотные! Куды им, робить да робить ишшо!
- Да ложись ты, чудо в перьях, все уже по домам спят, тебе, зато одному завтра ехать, поспи и ты - уговаривала его жена.
А дело и, правда, не терпело. Почему-то вдруг, затребовал лесничий площади двух последних вырубок. Цифирь с площадями и кубами, конечно, не вязалась по книжному, как и всегда в лесном деле, но в пределах обычной нормы. Кто же эти болота когда точно мерил, пядь сюда да падь туда. Но Семен знал, "выбивают" опять какую-то железяку из леспромхозовцев лесхозовцы. Так было всегда, по крайней мере, за те двадцать три года, пока Семен "состоял при должности". Застучит мотор тракторный - ищи лесник грех у промышленника, а тот, чтобы грешок-то замолить и отдаст свой моторишко. А леснику много не надо, у него транспорт петровский - ЛЫС - сто пятьдесят - М - с ушами.
Поднялся Семен затемно. Ругнул друзей - как им что надо, они тут как тут, а вот коли свозить приятеля в лес, так их и не там и не тут. Заседлал Серка, "принял на грудь" поправки здоровья для малую толику из припасенной с вечера фляжки, и отбыл в направлении злополучных вырубок.
Ровно гудел двигатель новенького УАЗИКА, крякали после вчерашнего охотники. Светало. Проскочили уже километров двадцать и, как говорил Владимир Петрович, везло да не везло. Везло потому, как еще не буксовали, а не везло - следов лосей не было.
- Да не переживай, Петрович, просто у них профсоюзное собрание сегодня.
- Ага, по поводу открытия охоты - отозвался тот.
- След! А вон второй!
Остановились. Да, лось перешел дорогу и направился в болотинку, а метров за тридцать - еще один след, вроде туда же. Молча сели в машину.
- Все понятно - заявил Петька, самый авторитетный знаток здешних мест,
"болван с понятием" как звал его Петрович - они на свежие вырубки пошли, здесь рядом, километра два-три всего. Надо двоих поставить в распадок, а на машине быстренько заскочить наперерез, там дорожка накатанная.
Азарт делает с человеком чудеса, особенно охотничий азарт. Вот только что трещала голова, после вчерашнего, во рту пересохло, а появился след и как ветром сдуло всю хворь. Круто выпрыгнули мужики из теплой машины и, на ходу заряжая ружья, потопали в сторону болотинки. Юрке Петрович привез спортивную винтовку со всякими приспособлениями, аж смотреть страшно какая "система". Стрелок Юрка отменный, а из этой "системы"
можно до полукилометра стрелять. Поэтому выбрал он длинный прогал вдоль болотца, обтоптал снег, срезал несколько сосновых лапок под ноги, и занял позицию. Он очень любил все военное и слова и оружие. Быть бы ему в военном училище но, как говаривал его отец, с его отметками даже в колонию нормального режима не должны пустить. Каким-то седьмым чувством Юрка понимал - сегодня его день и его выстрел, только не давала покоя мысль, что не посмотрел, как следует второй след. Он, конечно, направлен в ту же сторону, выбросы снега четкие, но какой-то не такой... Резко загудел УАЗИК и помчался "закружать". Водитель смело гнал машину по дорожке, он знал эти дорожки почти наизусть. Каждый год повторялось открытие охоты, и год от года шлифовались навыки охотничьего водителя.
Пролетели распадок и, сбавив скорость, поехали вдоль выруба. Густой мелкий соснячок - посадки скрывал машину, но и видеть позволяли только из-под веток. Уже в конце выруба машина плавно встала. Вопросительно посмотрел Петрович. Водитель кивнул головой и показал глазами. Под ветками соснячка виднелись серые лосиные ноги. Щелкнул предохранитель, Петрович открыл дверцу. Зверь тронулся с места, быстрей, быстрей и пошел махом - заметил.
- Гони! - рявкнул Петрович в азарте, распахнул дверку, развернулся на сидении, прижал приклад к плечу.
УАЗИК взревел, и началась погоня. Стрелять, конечно, было можно, но цель не видна как следует. Водитель знал, что стрелять Петрович будет только там, в конце выруба, когда лось выбежит на чистое место и старался заскочить вперед. Вот лошадиные силы пересилили лосиную, вот прогал, выжато сцепление, машина плавно выкатилась на поляну... По вырубу, пригнувшись к луке седла во весь опор скакал лесник! Снег летел из-под копыт серого коня, лесник в форме махал рукой и что-то кричал. Резко затормозил УАЗИК, у Петровича из рук выпало ружье...
К вырубам Семен подъехал к рассвету. Увидев пересекающий дорогу лосиный след, улыбнулся про себя: вот ведь, животина дикая а тоже знает, что на вырубке свежие ветки, и пройти можно туда только по этой релке. Тронул повод, Серко повернул на след. На кромке выруба догнали лося. Он стоял за таловым кустом и смотрел на них с любопытством.
- Иди давай, любопытные-то долго не живут - посоветовал лосю Семен, и тот, словно поняв смысл сказанного, медленно направился в сторону от вырубов.
До квартального столба оставалось метров двести, когда на дороге загудела машина. Семен вспомнил, что сегодня открывается охота на лосей, брезгливо поморщился. Он признавал только охоту на уток, лосиную охоту называл бойней. Полупьяные, да на машинах... Машина остановилась, видно было только колеса - мешал сосняк. И тут Семен понял, что и им видно только ноги Серка, а они же серые, как у лося!
- Тьфу ты черт, убьют еще заместо зверя того, ему подсказал а сам врюхался - подумал Семен и огрел Серка поводом.
Мерин прижал от неожиданности уши, взял с места рысью и сразу перешел в галоп. Машина загудела в погоню. Семен слышал, как кто-то раскрыл дверцу и крикнул: гони! Серко прыжками мчался к спасительной кромке леса, машина гудела сзади, постепенно догоняя, а потом и обгоняя. Семен, сжавшись, ждал выстрела…
Когда машина осталась сзади, Серко сам перешел на шаг. Конь словно понимал, что вынес хозяина из пасти смерти. Семен на ходу достал фляжку и сделал пару солидных глотков.
- С днем рождения вас, Семен Прокопьич, - поздравил он сам себя и, не мудрствую лукаво, повернул домой, в сторону дороги. - Ну их к ляду, пока не порешили, их тут сегодня как собак нерезаных, нечего приключений искать - решил он.
Хмель вчерашний из него куда-то вылетел, состояние - не из приятных.
Дорога была уже совсем рядом когда Серко навострил уши. Семен посмотрел вдоль прогала... Метрах в пятидесяти стоял под деревом парень с каким-то диковинным ружьем в руках и целился Семену прямо в лоб?!
- Э-э-э-э! - заорал во все горло Семен - вы чего, поганцы! Мать вашу!
Советского работника леса от лося отличить не можете! - огрел Серка поводом, круто развернулся и во весь мах помчался к дороге, упав на лошадиную шею.
Когда УАЗИК подошел, Юрка сидел на дороге и тряс головой:
- Наваждение какое-то, лесники на лосях ездить стали, нет, я сегодня не охотник...
Валерка еще в прошлом году провожал отца на открытие охоты, глядя исподлобья. Реветь он не умел, даже уколы не вызывали у него желания орануть, а от обиды глаза наливались слезами и, скрывая их, он начинал смотреть исподлобья. По уговору первый класс был закончен на пятерки и дорога на охоту, значит, считалась открытой. Но не таков человечек Валерка, чтобы не получить за труды свои тяжкие сполна. Стал он потихоньку, но настойчиво, требовать себе и ружье. Мать не допускала и мысли о ружье для восьмилетнего малыша, но отец имел другое мнение.
Наш закон разрешает пользоваться человеку оружием только в восемнадцать лет. Это значит - приходит человек в армию а ему сразу автомат в руки. Да он же его боится как гремучей змеи! А змей боятся потому, что не знают ни их самих, ни чего от них ждать. Он помнил как погиб от всего этого молодой солдат, буквально на руках, ни за что ни про что. Помнил, к какому ужесточению инструкций и отдалению от оружия это привело. Но помнил и другое. По рассказам отца, на войне практически не было случаев непроизвольных выстрелов.
- Оружие само не стреляет, его нужно сначала уважать, потом любить. Два года жил и спал в обнимку с карабином, никогда не признавал и не держал незаряженого оружия, никому в руки не давал, поэтому и живой домой пришел - говорил отец ему в детстве.
И запомнилась эта наука на всю жизнь. Поэтому, за два месяца до открытия охоты, появился на столе чемодан с теми, заветными для каждого пацана принадлежностями, которые... Ну, хоть на ночь под подушку!
- Вот это стреляная гильза, видишь - пустая, и капсюль вмятый. Вот сейчас ее зарядим, и они станет патроном. А патрон - товарищ опасный, потому, что большую силу мы в него вложим...
Так началась великая наука для мужчин, которая зовется странным словом ОХОТА. И все свободные вечера продолжалось таинственное колдовство около чемодана. Валерка узнавал много, и все пересказывал, как у доски, только степенно, как большой. Затем извлечена была на свет и старая берданка тридцать второго калибра. Старательно вычищеная детскими руками, она приобрела довольно приличный вид. И вот верх радости - пошли стрелять!!!
Подрезанный приклад уже не тащился по земле, как прежде, а новый ремень скрипел и пах чем-то особенным. Пришли на место, определились, куда полетит дробь, кто откуда может появиться под выстрел, и... Загремели выстрелы, защелкала дробь по мишеням. Ох уж это извечное желание мужской натуры - влепить кусочек металла точно в обозначенное место... Ну, кто может мне объяснить, почему взрослые мужчины бегут к мишеням бегом? А пацан? Да он просто летит, сломя голову. Прибежал, и давай высматривать дробины, считать, сколько их, будто вся жизнь от этого измениться может.
Валерка помнил, что несколько патронов заряжено пулями. Дробь расстреляли, он вопросительно смотрел на отца.
- Ну-ка проруби вот здесь дырочку - подал тот сыну кусок доски и топорик.
Так вертелось на языке - зачем - не спросил. Взял топорик и начал долбить. Три сигареты выкурил отец, а Валерка все долбил свою дырочку. Лоб его давно уже был мокрый, доска наверняка железная, а топор, конечно, тупой! Спросить? Остановиться? И получить в ответ:
- А еще в охотники собрался!
У пацанов в этом возрасте чувство собственного достоинства наверняка сильнее инстинкта самосохранения... Ну, наконец-то! Вот! Насквозь!
- Молодец - похвалил отец - отсчитал тридцать шагов, поставил доску, вернулся - заряжай пулю, целься в пятно.
Грохнул выстрел, сильно толкнуло в плечо, Валерка открыл затвор, достал гильзу, подал отцу разряженое ружье и стрелой полетел к мишени. Чуть пониже пятна была пробоина, сквозная!
- Так вот, сынок, двадцать пять минут ты рубил топориком дырочку, устал, вспотел, а тут пальцем надавил и... пожалуйста!
У Валерки стали округляться глаза.
- Так... Это, топором изо всей силы... Долго... Это одинаково?!
- Да, и в зверя, и в доску, и в человека. Одинаково, даже если и нечаянно! И уже не исправить никак.
Валерка впервые с уважением посмотрел на берданку, заглянул в патронник...
- Ну, что, еще по чему стрельнем?
- Так есть там, где-то, правило у охотников - все патроны не расходовать, мало-ли, воробьи нападут по дороге, нечем и отстреляться. Пошли.
И со смехом, оба двольные пошли домой, счастливые каждый по-своему.
Дядя Саша был удивительным человеком. Он славился в округе как знатный охотник, был Серегиным отцом, имел бесподобный "ЗАУЕР" двенадцатого калибра, знал... Впрочем, наверное, проще будет перечислить то, чего он не знал. Вот и сейчас, мы с Серегой пыхтели во всю, заряжая патроны свежей самокатаной дробью, он же, посмеиваясь, сидел в своей излюбленной позе - спиной плотно к печке и отпускал нам ядовитые советы:
- А что, мужики, с каким усилием нужно порох уплотнять? Ну, вот ежели молотком постучать, так дальше или ближе дробь полетит?
Конечно, мы в то время не могли ответить на подобную головоломку, и от того с еще большим усердием налегали на милые сердцу предметы, до отказа заполнившие стол. Наверное, нам все-таки крупно повезло, мы уже в свои пятнадцать лет плотно приобщились к охотничьему делу. Серега осваивал эту науку давно, а моему отцу дядя Саша как-то сказал, что у каждого пацана есть два пути: или в хулиганы или в охотники. Так у меня появилось собственное ружье, и может, именно поэтому, я и не стал хулиганом.
У дяди Саши были абсолютно все приспособления для охотничьего дела: многочисленные дробокатки, дроботяжки, дроборезки, пыжерубки, калибровки, обсадки... С приближением открытия охоты, мы извлекали все это на свет божий, и для нас начинался незабвенный, многодневный праздник. Множество вопросов возникало каждую минуту, и нужно было иметь адское терпение, чтобы ответить на все понятно и вразумительно. Дядя Саша таким терпение обладал.
- Почему свинец кипит, почему проволока из него рвется, почему дробокатка заготовку плющит, почему пыжерубка картон рвать начала, почему осыпь нормальная, а в середине пустота? - сыпалось на него все эти дни.
Он же все запоминал, бегло отвечал, а вечером доставал свою "германскую книгу", и начинал все наново "медленно прорабатывать". Эта "германская книга" имела свою удивительную историю. Был у дяди Саши когда-то автомобиль "МОСКВИЧ", по тем временам богатство несметное. Так вот, однажды, продал его дядя Саша. Взял, да и продал, а на вырученные деньги заказал себе в самой Германии "ЗАУЕР - три кольца". Около года ждал, переживал... А потом пришла посылка с ружьем, а в посылке, кроме ружья, огромное количество всяческих приспособлений, шомполов, протирок, масленок, и вот эта "германская книга". В той знаменитой книге прописано было все! Как ружье в руки брать, как его заряжать, чем заряжать и до того момента, как и когда в чехол класть. От и до, как говорил сам дядя Саша.
Как-то раз он выспорил у нас косушку водки. Не давала видно ему Серегина маманя опохмелиться, так он нас растравил:
- А что, мужики, можно из одного ствола за пятнадцать шагов и за пятьдесят одинаковую кучность получить? - задал он нам вопросик.
- Так... Наверное, не получится... - неуверенно переглянулись мы.
В итоге поспорили и... конечно проиграли. Поплелись в магазин со своими сбережениями, а дядя Саша, повеселев после похмелки, прочитал нам вслух выдержку из "германской книги" как это делается.
- Открытие охоты это вам не новый год или первое мая - рассуждал меж тем дядя Саша около печки - это, мужики, праздник! И праздник особенный. В новый год все празднуют, а в открытие - только избранные, посвященные в великую тайну люди. Охотник природе большого урона никогда не нанесет. Ну, вот, сколько лет вы оба по лесам-то бродите? Года, наверное, два будет или три, а, сколько глухарей подстрелили? То-то же, много видели, да ни одного не взяли. И не взять вам его, глухаря-то, не взять, пока не освоите достаточного количества лесной науки. А когда потом да грязью ту науку освоите, тогда и дичину жалеть научитесь, и лишнего выстрела в лесу не произведете. Вот вы сегодня на болото идете, охоту, значит, открывать, патронов-то штук по пятьдесят зарядили? Ну, я так понимаю, чирков по парочке принесете, да штуки по три потеряете. Да ладно возникать-то, вечером посчитаем. А вот я при вас, значит, беру пять патрончиков и еду Жестика промять. Четыре, значит, селезня кряковых привезу. В тапочках, между прочим, еду, учитесь, как на утку охотиться.
Возмущению нашему не было границ. Мы же две недели лазили по болоту, проверили каждую кочку, знали в лицо каждую утку... В общем, умело подзаведенные, опять побились об заклад на его пророчество: если мы принесем больше уток чем он, то постреляем из его "ЗАУЕРА", ну а если... то каждому по щелкушке.
Весело затархтели легонькие дрожки по улице. Крупной рысью взял с места застоявшийся Жестик - чистокровный рысак, купленный в Ирбитском конезаводе на остатки денег от того самого "МОСКВИЧА".
Открытие охоты мы встречали на болоте, начинавшемся сразу за огородами. Утки было много, всякой утки, и местной, и согнанной с реки более серьезными охотниками.
Конечно, мы знали каждую утку в лицо, но и она нас знала не хуже. Утка никуда не улетала, косяки кружили над болотом, падая то на одну, то на другую озеринку. Чувство дистанции появилось у неё сразу же после первых выстрелов, у нас же пожаром полыхнул азарт.
Я не могу описать этот вечер, верней вечернюю зорьку, как говорил дядя Саша. Много раз принимался, ан нет, не получается. До сих пор не могу освободиться от заполнявших нас тогда эмоций.
Вобщем домой мы брели уже около часу ночи, измотанные, заляпанные грязью, но счастливые. Не было сил делиться впечатлениями, не было сил даже умыться в луже. Непреложным было одно - патроны кончились, возвращаемся не пустые!
Дядя Саша в домашних тапочках обстоятельно распрягал Жестика. Медленно снимал выездной хомут, связывал и весил на деревянный клин ременные вожжи...
- Ну, каково на болоте? - встретил он нас вопросом.
Наперебой начали мы докладывать о неудачах и достижениях. Внимательно слушавший дядя Саша вдруг огорошил:
- Так подставляйте лбы, мужики, я так понимаю самое время - и выложил на дрожки четыре красавца с зелеными шейками...
Мы даже не стали доставать своих чирков. Звякнуло во лбу, больно, но не обидно.
Семен начал брать меня на охоту не вдруг, а только после того, как понял, что от моей собаки можно ждать "путнего азарту и работы". Был он немножечко подслеповат, но слух имел отменный, и лес знал не хуже собственного огорода. Охотиться с ним в паре, было для меня и счастьем, и откровением, и, конечно, мечтой начинающего следопыта. Ни одного следа не оставлял он без подробнейшего разбора, при чем имел несомненный талант учителя. Однажды показав и объяснив след, обязательно несколько раз проверял, как я усвоил урок. Философия его была до предела проста и рациональна.
- Нет, паря, той не браконёр, который лося убил, и все до копыта в дело пустил, особливо ежели дома семья - говорил он раздумчиво, глядя на мерцающие головешки - оно, конечно, убил да продал, енто плохо, убил да кусок отрезал, остально бросил, енто вовсе переступление! Выводить таких надобно из тайги, ихтиоловой мазью выводить!
Ихтиоловая мазь была для него чем-то вроде кары небесной. Он всегда пророчил ее на головы всякой нечисти.
- Человек завсегда права больше всех имел и имет. Могёт человек жисти лишить каку зверинку? Могёт! Потому ему и ум даден. Вот, к примеру, кормиться же надо, съешь ты зверинку? Тогда лиши ее жисти смело. А коли не есть, так почто и лишать? На то тебе и ум даден, чтобы зазря жисть ни у кого не отымал! Зверинка она же для чего-то изделаная, ты ее не съешь, так кака друга зверинка съест, в тайге же смысл во всем, все кого-то есть должны. А лишение жисти есть нарушение порядку. Оправдашь нарушение лесного порядку, тогда стрелить могёшь, не могёшь оправдать - неча тебе и в тайге шастать.
Эта глубокомысленная речь возле вечернего костра была вызвана моим полудетстким поступком. Разошлись мы по кромке старого выруба и, медленно продвигаясь, ждали глухарей. Как на беду привязалась ко мне сорока. Летает вокруг меня и кричит на весь лес: тр-тр-тр-тр тр-тр-тр-тр! Оно, конечно понятно, что в лесу у нее забота такая всех об опасности предупреждать, но надоела она мне здорово! Прошли выруб, конечно, зря, всех белобокая разогнала, ну я и не выдержал, и трахнул по ней из левого ствола! Сороку убить, вообще-то, очень трудно, но на этот раз ей не повезло... Стою, значит, зелененькие перышки разглядываю...
- Далеко стрелил?
- Да вон от той сушины.
- Хороший выстрел!
Да ка-а-ак треснет мне по шее! Я на коленки так и клюнул...
- А енту падлу, котору она клювала, теперь кто клювать будет? - спросил Семен, как-то уж очень спокойно, и зашагал вдоль просеки.
Целый день он не разговаривал, переживал из-за меня. А вечером вот прорвало:
- Ты вот в лес почто пришел? Добыть кого подручного. Тебе могёт и не очень надо, тебе могёт просто радость от выстрела, а зверинке жисть али смерть от него. Вот она, тайга-то, и заимела тако радио лесно, вот она и орет, что ты пришел, смерть принес. Да ить как выполнят работу свою!! Подумай башкой своей дурной, жисти лишилась а всех, кого могла, известила, что ты тута бродишь, смерть носишь! Геройска птица. Опять же санитарка она, Где кто помрет не по делу - всех приберет, никакой падали не допустит. И сама опрятна, не то как баба кака - и в доме вонь и в шарах огонь...
И он замолчал надолго.
След, пересекший дорогу, показался Олегу старым, и он проехал его, как проезжал уже много подобных переходов. Но что-то необычное отложилось в цепкой охотничьей памяти, и заставило-таки затормозить, и плавно сдать машину назад. Да, это был след двухдневной давности но! Это же не лосиный, как показалось вначале, след. Шаги короткие, а отпечатки большие, выбросов нет... Олег заглушил двигатель, и решил рассмотреть все, как следует. Каково же было удивление, когда вместо отпечатка копыта он увидел четкие, когтистые следы волка. Так это серые охотники оставили на снегу свою ровную цепочку, но шли они след - в - след и было их не два и не три... Олег никогда не называл волков общепринятым "разбойники", он понимал и, по своему, уважал их нелегкую жизнь и очень трудный кусок мяса. Для него это были настоящие охотники, добывающие пропитание ежедневной, тяжелой и опасной работой. Цепочка следов потянулась к осиновому распадку, как раз туда, куда он сегодня и ехал. В этом распадке, на пологих склонах ручья, часто останавливались на лежку лоси. Объехав по дороге, и посчитав следы, можно было точно определить пуст-ли распадок. Сегодня ни входов, ни выходов свежих не было. Значит, снова холостой выезд, снова не закрыть лицензию... Интересно, а как поохотились "серые"? Не напрасно же они шли в такое место, уж, наверное, знают лес не хуже охотника-человека. Олег достал из машины короткие осиновые лыжи и, на всякий случай, прихватив ружье, пошел по следу волков.
С километр следы уверенно тянулись в нужном направлении без малейшего сбоя, даже появилось желание повернуть обратно, но вот, без всяких видимых причин, один след резко ушел вправо!? Причем ритм хода стаи не изменился, а отколовшийся волк уходил прыжками, да еще какими. Семь шагов насчитал Олег от вмятины до вмятины его следа. Махал "серый" во всю мощь. Шагов через десять такими же прыжками ушел один волк влево, затем еще вправо... Решив проверить их позже, Олег медленно шел по основному следу. Если трое ушли в стороны, то, сколько же их было всего? И потом, как, каким сигналом послал вожак стаи этих троих именно туда, куда они придут? Ну, наверное, инстинкт скажет им, куда они должны прийти, но чтобы вот так, по одному, то в одну, то в другую сторону...
Так, вот за этим бугорочком распадок - пологая котловина шагов восемьдесят - сто в поперечнике, поросшая редким молодым осинником. Если лоси и были, то только здесь. И тут Олег увидел на снегу три большие вмятины... Да они же здесь сели! Трое волков сидели, прячась за бугорком... Не нарушая строя, как шли, так и сели. Вот первые две вмятины побольше, даже хвосты на снегу отпечатались, а последняя поменьше. Ага, засада! А те, значит, пошли в обхват. Но вот и эти трое взяли с места махом. Интересно сколько они здесь просидели? Первые двое бросились от прикрытия прыжками, в снежную целину, рядом. Под уклон длина прыжка достигала восьми-девяти шагов. Маленький бежал следом за одним из матерых и не мог точно вымахнуть в след, его три прыжка укладывались в два матерого.
Распадок был как на ладони. Следы уходили по левой стороне и терялись на противоположном склоне. Сороки не трещали, не видно было и ворон, скорее всего, неудачно поохотились "серые". Немного постояв, Олег повернул обратно. Очень хотелось посмотреть, как вели себя те трое. Вот первый след вправо. Прыжками серый пробежал шагов сто. Он сильно уклонился вправо, обогнул распадок, прикрываясь длинным бугром, затем спокойной рысью проскочил ручей, и поднялся на противоположный склон. Там он так же ушел за бугорок - своеобразный водораздел, затем, выбрав место, поднялся и залег около куста калины, просматривая весь распадок. От засады следы снова пошли мощными прыжками вниз и вправо. А вон и второй след "загонщика", такие же большие прыжки, но по самому низу, вдоль ручья.
Медленно огибая распадок, и не теряя высоты, Олег с интересом читал
"описание" волчьей охоты. Вон, на склоне, лежка лося. Видно длинноногий учуял или услышал волков раньше, чем они заняли позиции. Если бы застали они его врасплох, то не стоял бы он около лежки, не водил бы своими длинными ушами, а сразу бы бросился со всех ног. Но следы говорили, что лось, поднявшись, постоял, определил опасность и выбрал направление, наверное, единственно правильное, иначе радовались бы сейчас сороки на остатках чужого пира.
На другой стороне склона все стало ясно. Один из волков залег прямо на открытом месте, шагах в десяти от валежины засыпаной снегом. Наверное, как раз в это время лось и вскочил на ноги, иначе, что бы заставило "серого" выбрать такое неудачное место, немного не добежать до прикрытия, к которому он наверняка и стремился. Позже, когда лось, выбрасывая копытами фонтаны снега, мчался мимо, ему и не хватило этих десяти шагов. Вот первый прыжок, всего-то четыре шага, не смог видно оттолкнуться, как следует от рыхлого снега. Следующий прыжок уже полновесный, но время! Упущена драгоценная доля секунды, потому и след выходит на лосиный не прямо, а по дуге.
Для того чтобы нанести такому большому зверю смертельную рану, волк должен сходу сделать мощную хватку в область паха или в промежность сзади. Тогда добыча не уйдет далеко. Постепенно обессилев, лось все равно достанется стае... По паху "серый" не промахнулся, он просто не успел! Или лось увидел его раньше, или подвел тот, первый прыжок, та коварная доля секунды... А вот для того, чтобы догнать уже не хватило сил, потому, что лось видимо, набрал достаточную скорость, ведь ставкой в этой гонке была его жизнь.
Олег прошел еще шагов двести по следам. Впечатление было такое, как будто он сам принял участие в этой охоте. Как будто он промахнулся, и отпустил тот трудный, горбом заработанный кусок мяса, и не только свой кусок, но и кусок для всей стаи...
Ровная цепочка волчьих следов тянулась немного слева от лосиного. "Серые охотники", не достигнув результата в скоротечной облаве, видимо решили предпринять длинную и тяжелую охоту измором.